Лиза скользнула в коридор первой, её шаги почти растворились в скрипучем молчании деревянного пола. В узком пространстве витал терпкий дух типографского цеха и бумаги. Она обернулась к Щетинину, ссутулив плечи, и тут же тронула пальцами шею, будто ворот платья душил её. Бледное лицо, уставшие глаза, но во взгляде что-то цепкое, внимательное.
– Вы хотели поговорить? – голос тихий, со стальной жилкой, но дрогнул на последнем слове. Она прокашлялась, буркнула: «Пыль тут», – и отвела взгляд.
– Михаил Павлов. Вы его знали? – Щетинин шагнул ближе, голос ровный, но глаза впились в неё.
Лиза закусила губу, глаза забегали – скользнули по коридору, по закрытым дверям, замерли на щели под одной из них, будто там кто-то прятался. Она сжала руки в кулаки, потом скрестила их на груди.
– Да, знала, – выдохнула она наконец, опустив руки, но тут же снова скрестила их, пальцы теребили рукав. – Я здесь недавно. Никого толком не знаю.
– Вы ведь были близки? – Щетинин чуть наклонил голову, не отпуская её взглядом.
Она резко вскинула глаза, прищурилась, голос сорвался: «Кто вам сказал?» – и тут же кашлянула, прикрыв рот ладонью.
– Андрей Прохоров, – он ответил спокойно, но уголок рта дёрнулся в намёке на усмешку.
Лиза выдохнула – коротко, нервно – и повела плечами, будто стряхивала что-то. Пальцы потянулись к волосам, тронув выбившуюся прядь, затем снова сжались на груди.
– Хороший человек, – пробормотала она, – но лезет куда не просят. Да, я с Михаилом разговаривала. Иногда уходили вместе. Он… провожал меня.
– В какой кабак? – Щетинин скрестил руки, чуть сдвинул бровь, не давая ей ускользнуть.
Она нахмурилась, замялась, пальцы стиснули ткань платья. Потом тихо, будто выталкивая слова:
– «Медная подкова». На Лиговке.
– Там вас знают? – он шагнул ещё ближе, голос стал твёрже.
– Возможно, – она подняла взгляд, в уголке губ мелькнула кривая усмешка, но тут же пропала. – Там много кого знают. Михаил любил там бывать. Хотите что-то полезное – сходите туда.
– Когда? – Щетинин постучал пальцем по рукаву, будто выбивая ритм.
– Вечером. Часов в восемь, – она кашлянула снова, мотнула головой: «Пыль проклятая».
Руки её скрестились, опустились, снова сжались на груди – Щетинин отметил эту суету, этот танец нервов, но промолчал. Лиза шагнула назад, прислонилась к стене.
– Работы много, – голос её упал до шёпота, – я тут новенькая. Нельзя отлучаться. Место терять не хочу.
– Вы боитесь? – он прищурился, вглядываясь в её лицо.
– В Петербурге всегда есть чего бояться, – она уклонилась, глаза метнулись к полу, пальцы тронули шею. – Но работа – это работа. Деньги нужны.
– У вас никого в городе? – Щетинин чуть наклонился, голос стал ниже.
Она замерла, напряглась, потом кивнула – резко, как от удара.
– Никого, – слово вылетело, будто вырвалось против воли.
Щетинин задержал взгляд на её брошке – маленькой красной звезде, что тускло блестела на выцветшем платье. Пустяк, но цепляющий, как заноза. Он хмыкнул, выпрямился.
– Ладно. Восемь часов. «Медная подкова», – бросил он, уже поворачиваясь к выходу.
Лиза кивнула – коротко, судорожно – и скрылась за дверью, оставив за собой только эхо шагов. А Щетинин остался в коридоре, слушая, как за стеной гремят печатные машины, а потом вышел на улицу – на промозглый октябрьский вечер Петербурга.
Щетинин вынул папиросу, чиркнул спичкой, затянулся – дым лениво пополз вверх. Зинаида видела Михаила лишь наполовину, остальное пряталось глубже – яснее ясного, как грязь на сапогах. Типография выжала из себя всё, что могла: тонкую ниточку к следующему шагу. «Медная подкова» – пока единственный след, с него и начать. А дальше – как пойдёт. Он выбросил окурок, прищурился в темноту. Роман Лихачёв, старый лис он знает о таких местах все… Прежде чем окунуться в этот мутный омут, он решил прощупать дно.
