Второй холст – "Закат во Флоренции" Но это был не типичный открыточный вид. Лили изобразила город в момент перехода дня в ночь, когда золото заката смешивается с тенями, словно кровь с чернилами. Мост Понте Веккьо тонул в багровых отражениях Арно, а фигуры людей на набережной были намеренно размыты – будто призраки, растворяющиеся в сумерках. В правом углу, едва заметная, стояла одинокая женская фигура с опущенной головой. Её силуэт казался одновременно частью пейзажа и чужеродным элементом – как будто сама Флоренция отвергала её.
Алессандро не ответил. Его внимание полностью поглотила деталь "Заката", которую легко было пропустить – в окне одного из домов на холсте едва виднелось она сама.
Сто за обе, – сказала девушка, наконец посмотрев на него. – Хотя… вам точно нравится этот стиль? У нас есть новый художник, его работы…
Двести, – Алессандро положил деньги на стойку. – Без сдачи.
Третья галерея располагалась в самом сердце города, в старинном палаццо, чьи стены помнили времена Медичи. Массивные дубовые двери с бронзовой отделкой вели в просторный зал с высокими сводчатыми потолками, где современное искусство соседствовало с фресками эпохи Возрождения. У входа, облаченный в идеально сидящий черный костюм, стоял охранник – его каменное лицо и скрещенные за спиной руки выдавали в нем бывшего военного. На мраморных консолях в стиле барокко аккуратно разложены каталоги в кожаном переплете, каждый с тисненым логотипом галереи.
"Ах, Сорренти…" – галерист, мужчина лет пятидесяти в безупречном Brioni, сделал театральную паузу, поглаживая седую бородку. Его голос звучал как у преподавателя консерватории, разбирающего посредственного студента. – "Интересный случай. Технически безупречна, конечно… Но…" Он развел руками, и его золотые запонки сверкнули в свете точечных светильников. – "Слишком… как бы это сказать… «мрачно» для нашего круга коллекционеров. Наши клиенты предпочитают искусство, которое украшает жизнь, а не… вскрывает ее."
Он повел Алессандро через анфиладу залов, где на стенах красовались абстрактные полотна в рамах из белого золота, мимо инсталляций из хрусталя и стали. В самом дальнем углу, за колонной из черного мрамора, скромно висели три работы. Без табличек, без подсветки – будто их стыдились.
"Мать с ребенком" – женщина прижимала к груди младенца, но в ее глазах читалась не материнская любовь, а первобытный ужас. Художница уловила тот момент, когда инстинкт защиты сталкивается с осознанием собственного бессилия. Каждая складка на платье матери была прописана с такой точностью, что казалось, вот-вот услышишь, как оно шуршит.
"Бизнесмен" – мужчина в идеально сидящем костюме шел по улице, а его отражение в луже расплывалось, как чернильное пятно. Лили умудрилась передать не просто изображение, а сам процесс распада – казалось, еще мгновение, и от респектабельного господина останется лишь темное пятно на асфальте.
И снова она – автопортрет крупным планом. Только глаза – огромные, всевидящие, в которых отражалось сразу все: и уличный музыкант, и мать с ребенком, и бизнесмен. Глаза, которые видели слишком много и потому ничего не прощали.
"Тысяча евро," – галерист произнес эту сумму с легкой усмешкой, будто предлагал купить старую мебель. – "Хотя, если вам действительно интересно…" Он многозначительно посмотрел на Алессандро, оценивая его реакцию. – "Может быть, мы найдем более интересные работы для вашей коллекции? У нас как раз прибыли новые…"
