Алессандро ползет к ней, но отец хватает его за волосы, заставляя встать.
– Ты – мужчина. Ты – мой наследник. Ты не имеешь права на слезы.
Он срывает с себя ремень. Кожаный, толстый, с массивной пряжкой на конце.
Первый удар обжигает спину, будто раскаленный прут. Алессандро кричит, но отец бьет снова. И снова. Пряжка разрывает кожу, кровь тут же проступает, заливая рубашку.
– Будешь ныть? Будешь слабым? Я выбью это из тебя!
Мать пытается встать, тянется к нему, но отец бьет ее ногой в живот. Она падает, хватаясь за пол, но он наступает на ее пальцы, давит – хруст костей, ее крик.
Алессандро рвет вперед, но отец хватает его за шею, прижимает к стене.
– Смотри! Смотри на нее! Ты хочешь быть таким же жалким?
Мать лежит на боку, держится за живот, изо рта у нее течет кровь. Ее глаза встречаются с его взглядом – в них столько боли, столько ужаса… и любви. Даже сейчас.
– Про…сти…– шепчет она.
Отец бьет его снова. Пряжка попадает по виску – мир взрывается белой болью. Алессандро падает, кровь заливает глаза. Последнее, что он видит перед тем, как сознание гаснет – отцовские туфли, приближающиеся к матери…
Алессандро застыл перед портретом. Он больше не тот мальчик. Но боль никуда не делась. Она жила в нем. И хотя воспоминания давили грузом, теперь он понимал их истинную цену.
Жесткие уроки отца – ремень и унижения, где каждый шрам был экзаменом на право носить их фамилию. Тот самый "холодный взгляд", который когда-то пугал, теперь жил в его собственных глазах – и Алессандро был благодарен за этот дар.
Он прошел по мраморной лестнице, каждый сантиметр этого дворца был частью его закалки. Даже теперь, когда его лоферы звонко стучали по мрамору, он слышал эхо отцовских слов: "Ты не идешь по коридору. Ты утверждаешь свое право здесь ходить."
Кабинет Дона Висконти, главы клана «Nostra Ombra», встретил его густым, почти осязаемым ароматом кубинского табака, смешанным с терпковатым запахом векового красного дерева, пропитавшегося за десятилетия властных решений. Воздух здесь был плотным, словно насыщенным невысказанными угрозами и кровавыми обещаниями, которые висели тяжелее, чем дым от гаванских сигар.
Дон восседал в своем кресле из черненой кожи, сшитом по особому заказу во Флоренции, безупречно контролируя пространство вокруг себя. Его осанка, прямая , и властно сведенные лопатки выдавали в нем человека, привыкшего повелевать. Волосы, тщательно зачесанные назад, подчеркивали аристократические черты лица. Лишь несколько серебряных прядей у висков напоминали о возрасте, но скорее добавляли благородства, чем старили.
Его кабинет представлял собой идеально выверенный симбиоз власти и роскоши. На столе, в специальной бархатной нише, лежал безупречно отполированный пистолет с перламутровой рукоятью, на которой золотом был выгравирован фамильный герб Висконти. Оружие лежало так, словно было продолжением хозяина кабинета – всегда наготове, но никогда без необходимости.
Дон Висконти был воплощением власти в каждом жесте. Его безупречные костюмы, подчеркивали мощную стать. Ни складки, ни пылинки – только холодное совершенство, которое он требовал и от сына. В его кабинете даже воздух застывал, когда он, откинувшись в кресле, мерял посетителей взглядом, от которого кровь стыла в жилах.
– Что случилось? – его голос, низкий и бархатистый, звучал спокойно, но в нем отчетливо слышалась сталь.
