– Хохочу про «надо же соответствовать».
– Хорошо, что я сонная, полудохлая после болезни, мне многое фиолетово, я поехала. Не буду одеваться красивенько и замазывать поверхности, маскироваться.
– Сонную, дохлую – буду обнимать долго-долго. Буду любить тебя, изъеденную неприкрытыми язвами.
– Можно меня даже не любить.
– Не любить – нельзя. Тогда какой смысл? Ты же меня любишь – сама пишешь. Вот и мне некуда деваться.
– Я могу спрятать…
– Дурочка. Ты уже есть. Все равно разоблачу. Чего-то просто тебя хочу. Вдруг и сразу. Но ты можешь не обращать на это внимания. Мне нравится это как фон.
– Я рада, что не повелась на твой намек тогда: ты не должен был стать моим терапевтом. Ты Друг. С терапевтом – табу. Целоваться и хочу-тебя даже как фон.
– Мне понравилось то, как ты пишешь про кожу.
– Эротизировался от моих словоблудий, да.
– Нет, ты знаешь, от текста про Шиву – нет. Он слишком острый и пронзительный. А вот от этой нашей словесной игры – да. Мне нравится твоя готовность дразнить и дразниться. И как будто комната наполняется твоими секретными запахами.
– Это отвратительно. Про комнаты наполнение (смайл, смайл…). Я же незнакомая! Чужая.
– Ты же сама написала, что я свой. И я почувствовал, что это правда.
– Да, наверное. Метафизически. А телу привыкнуть надо. Или хотя бы познакомить их, эти оболочки.
– Да тело, собственно говоря, и есть самая что ни на есть метафизика. Тогда, когда оно настоящее.
– Мое тело сейчас не готово к мужско-женскому свиданию.
– Не обращай на него внимания. Пусть живет своей жизнью. Доверься ему. Не готово – значит, ему виднее. Можем просто бродить по лесу. Я бы, пожалуй, хотел с тобой побродить. И даже, возможно, поблуждать. Ты приедешь, и я буду смотреть на тебя с изумлением и какое-то время не узнавать ту, с кем все утро веду эту сумасшедшую переписку. Потому что это тоже всего лишь часть тебя.
Всего лишь часть тебя. Внутри меня это звучит еще раз – дилэем, эхом, ревером, светом и грустью космоса.
Планета же!
И вот я, наконец, выхожу и отправляюсь в сторону метро, и бреду по улице, и… смеюсь! Дело в том, что мне привиделись собственные похороны. Такая печальная осенняя картинка: хмарь, хлябь и все сопутствующие материалы для скорби, мужчины в костюмчиках… и почему-то – Олег Басилашвили. Он меня очень рассмешил. Жизнь удалась! – в этом настроении пугаю счастливостью редких прохожих, иду по земле в ощущении собственных достойных – украшенных мужчинами, и даже Олегом Басилашвили! – похорон, и так смеюсь…
Окно и правда оказалось «на Москву».
А в душе не было горячей воды.
Стол был жестким, диван – коротким, пол – теплым, ибо ковровым, корешки книг – заманчивыми, речи – вкусными, и все это имело значение, как фон, обрамление странного человека. Мне того и надо: странного. Инопланетного. Не поддающегося типированию, анализу, не укладывающегося в рамки обыденной полусонной реальности, и оттого – катастрофически реального.
В завершении дня – усталые всплески этого стремительного законнекчивания, прерывистая свежая, новенькая, но какая-то не по-детски прочная связь:
– Вот это да… Ты хороший.
– …Мне вот интересно, а стремление к сексу с инопланетянином можно отнести к разряду сексуальных перверсий?
– Рефлексия спит…
– Хотя бы часть тебя выспится.
– …Думаешь, так прямо сладко засыпается после войны или секса с инопланетянином?
– Не думаю. Совсем не думаю.
– Разбаламученное тело, и внутри тела все стандарты расстандартизированы, и это не жалоба, ты хороший. Я очень хочу сейчас ничего не писать тебе. Иссякла речь.
