Может, и так. Ему можно верить: он сам поэт.
Я не умещаюсь теперь в стихи.
Ни в ритм, ни в размер.
Все мои исходящие вовсе не чтут
моргающий глазомер,
Словно взломанных льдов осколки, они ныне тихи
В раздольно пролившихся половодьях лет,
В невысказанном, ибо – невыразимом,
Блестят себе, отражая свет,
Квинтэссенцией дани зимам.
Глыба льда внутри – гладкий оплот.
Тяжёлая, горделивая драгоценность
во хлама храме.
Скажи еще.
Я пробую взять тепло.
Скажи.
Я сыта богами, страхом, солнцем, пирами,
Я стыдом придавлена, завалена снами,
Печалями, желтыми скалами, тёмной мутью…
И что? – твоих слов цунами
На мой айсберг, такой величавый, обрушивается веселой жутью,
И что? – глыбу льда внутри, гладкий оплот —
В тепло.
И она, понятно, стекает.
Сверху жжет, в середине – щекотно, а снизу…
Как-то боязно. Мягко плыву по маслу,
в ветрах брожу по карнизу
Какая-то
не такая.
Не такая, другая, новая, не своя —
или просто просторней.
Драгоценная, теплая, тайная.
Скажи еще!
Моим собственным таянием
Напитай меня.
Я пускаю
корни.
«…А спустя девять месяцев родился ребенок» —
нет, конечно. Сроки какие-то сакральные, поэтому и вырвалось невзначай.
Он терпеливо был рядом. Ждал, когда я, наконец, пойму что-нибудь. Но я делила мир на социальный и фантастический. Не понимала, что настоящая жизнь – это и есть чудесная сказка. Да я и сейчас это не всегда помню. Слишком много внутри меня внешнего. Вылавливаю по крупинкам, как животное выкусывает блох.
Так вот, я написала это стихотворение, адресат его прочитал, и мы… углубились в поэзию, историю, литературу. Любое времяпрепровождение подходило: слушать, рассказывать, озадачиваться, удивляться и даже ругаться на профессиональные темы. За эти месяцы мы узнали друг о друге многое, я сдала ему себя с потрохами, он принял и охранял – мне казалось, что от своей мужской сути тоже, играя роль моего верного друга, и тут возникало много незаданных вопросов и домыслов о том, насколько можно делить дружеское и любовное. И вообще – можно ли. Вопросов я не задавала, довольствуясь общепринятыми канонами и убеждениями – а то и предубеждениями, – считая, что меня разносит из-за отсутствия опыта «чистой» дружбы с человеко-мужчиной. И я боролась сама с собой за эту «чистоту». У меня хорошо получалось! Жаль только было, что он такой осторожный в тактильном плане, мне бы все с недавних пор обниматься да жаться, гладить да мацать… Не хватало прикосновений, хоть бы и дружеских.
Вот ты не разрешаешь мне с тобой обниматься,
А мне ведь и не хочется тебе открываться,
Не нужно мне с тобой свататься:
Мне хочется в тебе… спрятаться.
Когда он смотрел на меня весело и душевно, я теряла дар речи, который за секунду до этого проявляла в разных спичах в обществе. Полыхнет речной волной – и за зонтик свой огромный хватается. Глаза, говорит, не вырвешь, а руки можно чем-то занять. Так прошло девять месяцев сладких и томительных прогулок над пропастью.
Свое многолетнее экзистенциальное одиночество я и не мечтала с кем-нибудь разделить. А теперь получила бесконечно ценный дар, нежданный и весомый, с которым хочется быть в контакте, соприкосновении. Иногда устраивала женские провокации, хотелось всегда купаться в его восхищении, и я вызывала его на реакции. Получала дозу – и успокаивалась на время.
Бывало это так:
– …Мой личный опыт включает много интересного… и ведь нет ничего нового под луной…
– Я новая! Тебе со мной интересно!
