«Господи, пусть это будет сном…»
Обессиленное сознание продолжало брыкаться. Сердце в груди колотилось так, что рёбра выгибались, грозя разорвать мясо. Гул слегка замолк, переходя на более низкий регистр. В этом внезапном затишье Сергей слышал гулкое биение собственного пульса, а затем… ощутил, как нечто влажное и тёплое коснулось головы, шеи и ладоней. Гадливая волна ужаса прокатилась по внутренностям, и он выгнулся, судорожно пытаясь отстраниться.
«Спасите…» – хотел крикнуть мужчина, но получился лишь жалкий сип, а рот стремительно заполнила шевелящаяся масса. Звуки вокруг будто затихли, и Сергей с ужасом осознал, что падает в бездну, а собственное тело отказывается подчиняться. Боль, словно от миллиона игл, пронзивших разом плоть как снаружи, так и внутри, вымыла остатки рационального мышления. Темнота окончательно заволокла замутнённое зрение. Ни света, ни шелеста, ни хрипа. Лишь иллюзия полёта сквозь пустоту. Жизнь вытекала, как вода сквозь трещину в чашке, унося с собой и страх, и надежду, и память…
Тело Сергея Борисовича растворилось в подрагивающем облаке шелестящей тьмы. Усилившийся ливень заглушал тошнотворные всасывающие звуки, словно через тысячу соломинок пили душу. Когда последний отголосок жужжания стих, заправка погрузилась во влажную дрёму. Ветер, злорадно шурша, шевелил осколки стекла на залитом дождём полу. Царящая в помещение тьма казалась сытой и равнодушной, словно завершила обряд, который никто из смертных не смог бы ни понять, ни остановить.
Поезд тащился сквозь вечернюю бездну, словно измотанный зверь, что ползёт на последнем дыхании, не в силах ускориться ни на йоту. Ритм колёсных пар, стучавший в такт сердец пассажиров, глухо отражался от стен вагонов. От размеренного перестука у Дмитрия Григорьевича Назарова слипались глаза, хотя душа свербела в дурных предчувствиях, не дававших покоя с момента посадки. Мужчина сидел на нижней полке плацкарта, ссутулившись, прижимаясь плечом к прохладному стеклу. Взгляд, направленный в непроглядную темень, изредка выхватывал огоньки, будто сами собой вспыхивающие в полях. Может, то были одинокие поселения, а может – всего лишь отблески, плясавшие на стёклах вагона. Ночная пустота, если в неё всматриваться так долго, кишит иллюзиями.
По молодости Дмитрий любил представлять, что ветер, стучащий в окна, пытается рассказать о том, как живётся на самом краю земли. Теперь же тот выл, словно предупреждал о чём-то весьма нехорошем. Каждый его порыв как бы подталкивал Дмитрия обратно к воспоминаниям, которые он старательно пытался забыть. Спустя несколько лет он снова возвращался на восток. Туда, где старая АЗС продолжала урчать изношенными насосами и подмигивать фонарями, как злобный маяк, манящий путников.
«Зачем я согласился? – спрашивал он себя в сотый раз. – И почему именно сейчас?»
Ответ находился в его телефоне, что лежал на коленях. Когда позвонили из центрального офиса, голос управляющего звучал напускной бодростью: «Мол, очередной оператор сбежал. Да, опять. Да, на той самой заправке. Ну, ты же знаешь, Дим, местный контингент ненадёжный. Наверное, не выдержал условий… Или запил. А может, связался с кем-то».
В конце разговора промелькнуло главное: «Дмитрий Григорьевич, надо бы лично разобраться в этой проблеме. Ты ведь когда-то сам там работал, знаешь местность».
«Знаю…» Это слово царапнуло внутренности. Он не то чтобы «знал» эту заправку – скорее, она знала его. Дмитрий всю свою жизнь подсознательно верил, что АЗС не желает отпускать тех, кто хоть раз туда сунулся. И сколько бы он ни убеждал себя в том, что времена суеверий прошли, подсознание шептало:
