– Идем дальше, – скомандовал Сивелл.
Я как бы невзначай благоразумно переместился подальше, на галерку.
Каждому делу об убийстве, как и вообще любому крупному делу, отдел по борьбе с серьезными преступлениями присваивает специальное кодовое название. Раньше это всегда делал административный ассистент: брал словарь и вычеркивал все слова, какие уже использовали для названий. Но теперь процесс слегка усовершенствовали, дабы в прессу не просачивались ужасы вроде «ТОПЬ81» или «МОЛОДЦЫ». Убийство Уильяма Скермиша проходило под названием «ОПЕРАЦИЯ БИРЮЗА», гибель Джейсона Данлопа значилась как «ОПЕРАЦИЯ КОЛЕСО», и вот теперь печальная кончина Джеймса Галлахера будет навечно занесена в здешний архив как «ОПЕРАЦИЯ СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК». Так себя эпитафия, но, по словам Лесли, это лучше, чем в Штатах. Там любое дело называется «ПОИМКА МЕРЗАВЦА» в том или ином варианте.
Вернувшись, я обнаружил, что за время планерки в зал наверняка пробрались эльфы и оставили на моем пятачке стола две фиолетовые картонные папки. На каждой в верхнем углу был приклеен стикер: дата, «ОПЕРАЦИЯ СПИЧЕЧНЫЙ КОРОБОК» и мое имя. А ниже – задание: узнать происхождение керамической миски из-под фруктов, важность – высокая. Стикер на второй папке требовал «выяснить, как часто Джеймс Галлахер посещал Галерею искусств, по необходимости допрашивать свидетелей, важность – высокая.
– Первое задание, – заметила Стефанопулос, – наверно, ужасно гордишься.
Она помогла мне залогиниться в систему, что со стороны начальства подозрительно любезно, и разъяснила градацию приоритетности.
– Низкая важность означает, что задание должно быть выполнено в течение недели, – сказала она. – Средняя – что на него отводится пять дней, а высокая – что три.
– Это формально, – кивнул я. – А фактически?
– А фактически – «сегодня», «сейчас» и «мать твою, вчера!».
Я уже выходил из системы, когда ко мне подошла агент Рейнолдс.
– Прошу прощения, констебль Грант, – сказала она, – можно задать вам вопрос?
– Зовите меня Питером.
Она кивнула.
– Констебль, не могли бы вы поделиться соображениями, которые позволяют вам предполагать, что кто-то из родственников погибшего страдал психическими расстройствами?
Я рассказал ей, как нашел в колледже Святого Мартина картины Джеймса с резко изменившейся тематикой. И как заподозрил, что это может быть признаком начальной стадии психического заболевания. Или наркотической зависимости. Или того и другого сразу. Рейнолдс, похоже, не слишком поверила. Наверняка судить было трудно – она избегала смотреть мне в глаза.
– Объективные доказательства есть?
– Есть картины Джеймса Галлахера, показания его преподавателя, справочник по психическим заболеваниям, найденный в доме, а также сосед, который увлекается травкой. Других доказательств нет.
– Значит, нет никаких, – отрезала она. – Вы вообще изучали когда-нибудь расстройства психики?
Я подумал было о своих родителях, но они явно не считаются, поэтому сказал «нет».
– В таком случае лучше не строить безосновательные предположения, – сухо бросила она. Тряхнула головой, словно желая выбросить из нее эту чушь, развернулась и ушла.
– Похоже, – проворчала Стефанопулос, – кое-кто не в курсе, что у нас тут не Канзас.
– Какая-то она злая, а? – заметил я.
– Я уж думала, она сейчас потребует у тебя свидетельство о рождении, – ответила сержант. – Загляни к нам перед уходом, Сивелл просит на пару слов.
