Я пообещал зайти.
Когда она ушла, я воспользовался случаем немного понаблюдать за агентом Рейнолдс: она стояла возле кулера и пила из пластикового стаканчика. Вид у нее был усталый и нервный. Я прикинул: полдня она здесь пашет на родное ведомство, стало быть, прилетела ночным рейсом из Вашингтона или Нью-Йорка. И сразу из аэропорта поехала сюда. Немудрено, что так хреново выглядит.
Она поймала мой взгляд. Моргнула, узнала, нахмурилась и отвела глаза.
А я двинулся вниз, узнать, насколько сильно влип.
Логово Сивелла и Стефанопулос располагалось на первом этаже. Рабочее пространство там поделено на четыре части: одна, побольше, – для самого Сивелла, а остальные три – для непосредственных подчиненных. Это всех устраивает: нам, рядовым копам, гораздо спокойнее заниматься своими делами не под наздором начальства. А оно, соответственно, наслаждается внизу тишиной и покоем, зная наверняка, что мы рискнем туда спуститься только по очень срочному делу.
Сивелл ждал меня в своем кабинете, за рабочим столом. С кофе и вроде бы спокойным лицом. Очень подозрительно, подумал я.
– Будешь прорабатывать все, что связано с тем горшком и картинной галереей, раз уж думаешь, что это источник непонятной херни, – сказал старший инспектор, – только чтоб был у нас на глазах, черт тебя дери! А то привык неотложки с вертолетами крушить – вряд ли тебе сойдет с рук, если что-нибудь еще грохнешь.
– С вертолетом я вообще ни при чем, – возразил я.
– Не строй тут дурачка, парень, – сказал Сивелл. Взял из лотка скрепку и принялся машинально разгибать и сгибать.
– Если хоть что-то разнюхаешь, мигом передаешь информацию мне. В виде отчета, понял? Если будет такое, что нельзя писать в отчете, тогда сообщаешь лично мне или Стефанопулос.
– Отец жертвы – сенатор, – напомнила та. – Думаю, нет нужды говорить, как важно, чтобы ни он, ни агент Рейнолдс, ни тем более американская пресса не прознали хоть о чем-то… странном?
Сивелл наконец сломал несчастную скрепку.
– Сегодня утром мне позвонил Комиссар, – сказал он, доставая из лотка еще одну. – И однозначно дал понять: если вдруг журналисты обратят на тебя свой цепкий взгляд, ты должен немедленно вырыть глубокую-глубокую нору, забиться туда и сидеть, твою мать, смирно, пока мы не скажем, что можно вылезать. Понятно?
– Делать, что говорят, докладывать вам обо всем, не рассказывать ничего американцам и не попадать в объективы, – перечислил я.
– Ну наглец, – покачал головой Сивелл.
– Еще какой, – согласилась Стефанопулос.
Старший инспектор бросил обратно в прозрачный пластиковый лоток сломанную скрепку: будет теперь служить страшным предупреждением остальной канцелярской мелочи.
– Вопросы есть?
– Вы уже закончили с Закари Палмером? – спросил я.
Закари Палмер мне совсем не обрадовался. Это было странно, если учесть, что я не только вытащил его из-под стражи, но и предложил подбросить до дома.
– С какой стати меня вообще замели? – спросил он по пути.
Я объяснил, что это был не арест и что он в любой момент мог попросить, чтобы его отпустили. Зак, похоже, сильно удивился. Значит, либо не успел стать матерым преступником, либо мозгов не хватило стать даже начинающим.
– Я хотел прибраться в доме, – сказал он. – Чтобы было чисто. Ну, к приезду его родителей.
Вчера вечером снег перестал, и его остатки уже почти исчезли с центральных улиц благодаря трафику. Но в переулках по-прежнему следовало соблюдать осторожность – не в последнюю очередь из-за подростков, которые кидались снежками в проезжающие машины.
