– А как же родители? Если они хотят видеть меня, к примеру, врачом, а я хочу стать ну, водителем трамвая. Мне ругаться с ними?
– Я бы ругалась. Если тебя «заводит» этот трамвайный звонок, запах машинного масла и скрежет колёс по рельсам, то да. Если ты очень ранним утром с радостью идёшь на работу, предвкушая, как будешь крутить эту ручку или что у них там в кабине, то да. По-настоящему близкие и любящие люди, я думаю, поймут и поддержат тебя в твоих безвредных начинаниях. А если кто-то от тебя чего-то ждёт, так это проблема их ожиданий, а не твоя. Наверное, лучше быть хорошим вагоновожатым, влюблённым в своё железо, чувствующим себя на своём месте, чем плохим врачом, ненавидящим своих пациентов. Надеюсь, у тебя нет такого конфликта с родителями?
Она внимательно посмотрела на меня.
– Нет, – ответила я. – Но и полного понимания тоже нет.
Мы замолчали. Анна Сердешна продолжила рисовать, а я обдумывала услышанное.
Через некоторое время я решилась спросить её о том, что давно было интересно не только мне.
– Анна Сергеевна?
– Да.
– Надеюсь, Вы не обидитесь на мой вопрос.
– Спрашивай. Меня трудно обидеть вопросом. Я ведь могу не ответить, – она заулыбалась. – И часто сам вопрос очень многое говорит о спрашивающем.
– Почему Вы так на всех смотрите? Иногда, не постоянно. Но бывает, как на глупых котят или маленьких детей. Многие Вас не любят за этот взгляд.
Она снова просияла лицом. И, немного подумав, ответила:
– Надеюсь, что тебя не обидит мой ответ. Для меня большинство людей и есть дети. В каком-то Вселенском масштабе. Очень мало по-настоящему зрелых личностей. Тех, кто понимает, что всё вокруг временно, суета и не настолько важно, чтобы тратить на всё это свои силы и время. И тем более – держаться за этот мир. Для меня все вы как дети, – повторила она. – Пусть взрослые, умные, сильные и даже могущественные. Но не выросшие до понимания своей кратковременности здесь, думающие, что их работа, карьера, бытовые радости и есть жизнь. Как заключённый, которому сидеть ещё долго, как может, украшает свою камеру. Возможно, ему будет чуть комфортнее пережить заключение, однако тюрьма не перестанет быть тюрьмой. Но я мыслями всегда на свободе, я знаю, что есть другой мир, лучший, если хочешь, состоящий из любви, света и радости. Головой я всегда там и мне не нужно украшать свою камеру. И вот, словно оттуда, я смотрю на происходящее здесь с любовью и иногда с умилением.
Она положила руки на колени и стала смотреть куда-то вдаль, едва заметно улыбаясь. Потом продолжила:
– Это не зазнайство, не снобизм или завышенное самомнение. Просто у меня немного другие ценности.
– Какие?
– Свобода личности. Доброта. Человеческие отношения. Не отношения между людьми, а отношение друг к другу по-человечески. Честность. Порядочность, наконец. Вроде всё просто, а посмотришь вокруг – все как дети, не могут поделить одну игрушку в песочнице, дерутся и ревут, а через минуту она лежит, забытая всеми, а они делят другую. Когда вокруг целый двор, или сад, и много всего неизвестного. Но дети словно не видят этого, им интересен чужой кусочек яркой пластмассы. Вот так я на них и смотрю.
– Как странно Вы говорите.
– Ну что поделать. Все мы немного странные. Кто-то больше, кто-то меньше. Однако не у всех хватает смелости признать свои странности, особенности и свою необычность. И тем более принять безобидные странности в других. Так многие и живут «как все», потому что «так принято». А некоторые ещё и гордятся такой жизнью: дом – работа, дом – работа – кладбище. И как мне смотреть на таких индивидуумов?
