Тропинка исчезла.
Не постепенно, как бывает, когда лес сгущается и шаги сбиваются с ритма, а внезапно – как будто кто-то стёр её с карты, вырезал из мира, оставив только мягкое, тёплое ничто под ногами.
Мох. Он был везде. Под ногами – как ковёр, влажный и пружинящий. На стволах – густой, тёмно-зелёный, словно древесная кожа проросла изнутри. В воздухе – запах сырости, земли, пепла и чего-то… доброго, почти родного, как запах старого одеяла, найденного в сундуке на чердаке.
Илай замер.
Они давно уже не слышали птиц. Даже насекомые исчезли. Но здесь было не пусто. Было тихо… но внутри тишины что-то пело. Он оглянулся. Люси стояла неподвижно, вглядываясь в пространство между двумя деревьями, как будто там шевелилось нечто важное. Её лицо казалось старше, чем должно быть – не морщинами, а глубиной взгляда. В этот миг она была не девочка, а часть чего-то… древнего.
– Ты слышишь? – прошептала она.
И он услышал. Звук был не голосом и не мелодией, а чувством. Он касался не ушей, а груди. Он не звал – он вспоминал. Забытые песни, которые никто не пел, но которые были где-то внутри. Слова, сказанные у костра, когда ты ещё верил, что взрослые знают всё.
Голос, шепчущий: “Я здесь. Я помню тебя. Не бойся.”
Он сделал шаг и будто ступил в прошлое. Всё стало медленным. Воздух густым. Сердце билось не быстрее, а глубже.
– Это не лес, – сказал он, не осознавая, что говорит. – Это… чья-то память.
Люси подошла ближе. В руках у неё оказался старый плюшевый кролик. Он был с ней всегда, но сейчас казался особенно живым. Его лапки были испачканы в мху, а из одного уха торчала нитка.
– Он сказал, – произнесла Люси. – Что мох – это язык, на котором плачут деревья.
– Кто сказал?
Она не ответила.
Они углублялись дальше. Мох рос всё выше – добирался до колен, обвивал кусты, затягивал старые корни, как одеялом. Иногда они замечали следы – человеческие, но как будто сделанные давно. Иногда – детские ладони, отпечатанные на камнях. Иногда – странные углубления, похожие на глаза, которые наблюдали. А потом пение усилилось. Теперь это было похоже на множество голосов. Одновременных. Одни – тёплые, как шёпот матери у кровати. Другие – шершавые, как голос деда, говорящего сказки, когда сам уже полу спит. И третий – совсем тихий. Узнаваемый. Свой.
Голос Илая.
– Я не хочу помнить, но боюсь забыть.
– Я всё ещё чувствую, как ты держала мою руку.
– Я тогда не плакал, но сейчас… если бы можно было…
Он зажал уши. Но не стало тише.
Люси встала на колени и приложила ухо ко мху.
– Они не хотят, чтобы мы ушли. Они боятся остаться одни.
– Кто?
– Те, кто забыт. Те, кто не был услышан. Те, чьи имена были стёрты, но их чувства остались.
Илай почувствовал, как ноги становятся тяжелее. Как будто мох теперь не просто под ним – он держит его. Как будто просит: «Не уходи. Слушай. Пойми».
Он опустился на колени. Пальцы коснулись земли – она была тёплой, как тело. Он не знал, зачем это сделал. Он не знал, что делает вообще.
