Шесть лет во власти - страница 22

Как бы это цинично не звучало, но иногда меня посещает мысль, что если путч продолжился хотя бы неделю, то мы бы более точно определили, кто есть кто в действительности у нас в Латвии (надеюсь Господь простит меня за это).

Первая половина заседания близилась к концу, мы приняли решение о проведении забастовки, а я пошел пешком в здание Совета министров. По дороге мне пришлось встретиться с омоновцами в бронетранспортерах, они старательно метали дымовые шашки, сметали своими боевыми машинами оставшиеся еще с января заграждения, кажется, что кто-то из прохожих стал потерпевшим. Я дошел до работы и там услышал по радио, что Верховный Совет принял Декларацию о независимости. И все. А на следующий день мы уже готовили документы, на основе которых переняли имущество СССР и т. п. Началась совсем новая эпоха, время головокружительного международного признания Латвии (как и двух других балтийских государств), время фантастических свершений, ошибок и промахов, началось реальное восстановление независимого Латвийского государства.

Нет, нет, да я и задумываюсь над тем, как же в действительности происходило восстановление нашей независимости? Я не претендую на роль аналитического историка, но, поскольку волей судеб я оказался в самом эпицентре происходящего, мне позволительно иметь свой взгляд на это.

Прежде всего, никогда не стоит забывать о чрезвычайно сложном переплетении причин и следствий, при этом все шло в своем определенном порядке и последовательности.

Нужно отдать должное первому и (о, судьба!) последнему президенту СССР М. С. Горбачеву, ведь именно с его приходом к власти стали реальными гласность и свобода печати, благодаря чему все мы узнали такое, о чем до этого и шепотом нельзя было произносить. Плотина прорвалась, и бурный поток перемен уже трудно было сдержать и самому М. С. Горбачеву. К тому же все негативное, все абсурдное, все противное человеку, что копилось в течение 70 лет (у нас в Латвии почти 50 лет) господства большевистского режима, гласность ярко высветила, доведя до критической точки.

Однако я убежден, что М. С. Горбачев совсем не рассчитывал на такие последствия. Он хотел лишь обновить тот же самый, старый но, на его взгляд, подходящий Советский Союз, с прочным фундаментом, нужно только дать дорогу свободной творческой энергии. Так и случилось: энергию он точно освободил. Но прежде всего вскоре стали очевидными процессы с необратимой центробежной силой, подчас даже весьма неожиданные, например, Белоруссия приобрела независимость, о которой вовсе и не помышляла.

Латвия, по-моему, использовала единственный, уникальный шанс, который она получила в этом процессе дезинтеграции. И за эту возможность нам надо сказать спасибо, как это не парадоксально звучит, московским путчистам образца августа 1991 года, личностям, безусловно, трагикомическим, над чьим чрезвычайно слабо организованным, в этаком комсомольском стиле, переворотом общественность издевалась еще долго. Действительно, реальный исторический процесс благодаря им стал необратимым. Впрочем, как мы знаем, история новейшего времени весьма и весьма парадоксальна. Помню, что еще за два года до падения берлинской стены известный лис американской политики Генри Киссинджер высказывался, что, если и есть что-то стабильное и долговечное, так это реальное существование двух Германий. Между прочим, когда, будучи в Америке, я задал ему вопрос на эту тему, г-н Киссинджер ловко уклонился от ответа. Однако объединение Германии состоялось, народы Советского Союза узнали то, что должны были узнать: репрессивные структуры насквозь прогнили и не были больше в силах агрессивно воздействовать на все общество. Прежние страхи, разумеется, сидели в спинном мозгу, но ни о какого рода репрессиях уже не могло быть и речи.