– Держи. – Тим нырнул пальцами в карман и вытащил два медяка. – Купишь себе бусы. Этого хватит с лихвой.
– Ну... – Девчонка скуксилась.
– Что не так?
– Монеты мне ни к чему. Когда ещё я в город за теми бусами выберусь?
– Тогда вот тебе ещё две таких же, – в ответ расщедрился Тим.
И ещё два медяка перекочевали из его кармана в ладонь горничной. А чтобы девчонка окончательно перестала сомневаться, Тим поднялся, быстрым шагом подошёл к девушке, собрался с духом, про себя прокляв тех друзей, которые затеяли весь этот спор с обольщением, а после резко повернул Еву к себе и, сжимая её худые плечи, плотно прижался губами к её губам.
Ева выпучила глаза.
– Ой... – только и пробормотала она, когда Тим закончил с нахальным поцелуем и сделал шаг назад.
– И не благодари меня, – снисходительно бросил он. – Ты мне как сестра, Ева, а будь у меня сестра, я бы исключительно по-братски целовал её каждый день и каждый день дарил ей побрякушки.
– А разве братья и сестры так целуются? – пролепетала обескураженная бедняжка, сжимая в кулачке прохладные монетки.
– Конечно. А ещё так, так и так. – И Тим снова подался вперёд, и коснулся губами лба и обеих щёк перепуганной девушки. – Так что давай, сестричка, не подведи меня. Никому о нашем разговоре не болтай, всё, что сможешь, разузнай и ко мне поскорее прибеги. Даже если усну, или среди ночи захочешь меня видеть, приходи, не стесняйся. И вместе мы подумаем, как нам немного приободрить твою обожаемую хозяйку. Глядишь, и у неё румянец на щеках не хуже твоего появится.
И Тим многозначительно подмигнул.
Радостное возбуждение – сильнейший стимулятор. Но, подобно другим стимулирующим средствам, оно имеет тот недостаток, что его действие чаще всего длится недолго. Расставшись с Евой, Тимоти Андервуд примерно десять минут пребывал в экстазе. Он сидел, развалившись, в кресле и ощущал себя могучим, энергичным, всепобеждающим. Что может быть проще обольщения женщины, если получаешь ключ ко всем её желаниям и капризам? Час-два – вся жизнь мачехи будет у него как на ладони, и останется только начать действовать. Быстро, с милой улыбкой на лице, не тушуясь и не уступая, как сделал это утром на террасе. И всё обязательно получится, ведь и служанка подкуплена, и дом полупустой, и отца нет, и дождь за окном так и хлещет и никак не может остановиться. Как говорится, карта прёт и вся нужной масти. И вряд ли представится шанс лучше.
Но Ева возвращаться с новостями не торопилась, а расположившиеся в ближнем углу комнаты высокие напольные часы неустанно тикали, отбивая минуту за минутой, и мало-помалу, словно холодный сквозняк, в голову Тима начало пробираться сомнение. Вначале еле заметное, оно всё усиливалось, и через час Андервуд уже почти целиком разуверился в успехе своего тщательно продуманного плана.
Чем больше он размышлял о предстоящем, тем более противен был самому себе. И не потому что считал задуманное низостью, а потому что до сих с отвращением смотрел на свои руки, вспоминая, как те касались плеч ненавистной ему женщины и перебирали застежку за застёжкой на её накидке. Чтобы прогнать неприятное, Тим даже головой тряхнул и руки за спину спрятал, но память в тот момент захотела пошалить и принялась разрывать голову воспоминаниями уже не зрительными, а слуховыми.
Её голос... Её голос и эта её фраза о Джонатане... Тим брезгливо поморщился. Да как такая красивая женщина может так сладко петь о каком-то дворецком с нелепо стриженными усами? Стоп.
