Лорд Андервуд в ту ночь выпил столько, что уснул. Уснул прямо там, где и сидел: в середине предпоследнего ряда. Даже бряцающие по обе стороны стеклянные бутылки и гомон толпы его не разбудили, а разбудила худая женская рука, принадлежащая незнакомой Джейкобу женщине, которая, когда все разошлись, робко тронула подвыпившего зрителя за плечо и, стоило тому открыть глаза и промычать нечто нечленораздельное, поманила за собой.
С ног Андервуд свалился уже в гримерке. И прямо на ту самую даму, которая и увела его из пропитанного запахами пота и дешёвых сигар зала. Проснулся Джейкоб уже на укрытом тонким покрывалом сундуке, в котором актёры театра хранили свои дешёвые костюмы, и за окном уже вовсю светило солнце.
Далее последовала череда путаницы: незнакомая Андервуду женщина пыталась объяснить, как он на том сундуке оказался, а Джейкоб – понять, почему же его взгляд так прикован к этим серо-голубым глазам и роскошным золотистым локонам, а ещё губам, больше похожим на лепестки роз, только-только распустившихся и ещё не познавших ножа садовника.
Следующим же вечером Андервуд снова был в театре. Снова терпел безвкусную интерпретацию великой трагедии, неприятные запахи вокруг и подвыпившую публику. Но стоило белокурой красавице показаться на сцене, как Джейкоб обо всём позабыл, снова вдруг почувствовал себя молодым и даже разволновался, словно был мальчишкой, которому предстоит сделать первое в своей жизни признание в любви.
С признанием, однако, Андервуд торопиться не стал. Вначале прислал корзину роскошных белых роз, потом ещё одну и только потом постучал набалдашником трости в дверь гримёрной, и спустя секунду вошёл в комнату хозяйским шагом под громкий визг полуголых актрис.
Из комнатки, переполненной подвязок, чулков и шпилек, Джейкоба выперли сразу. Малеста, прикрывшись куском ткани цвета бургундского вина (кажется, то была часть драпировки для дивана, который выволакивали на сцену в последних сценах и на котором восседала королева), выскочила за Джейкобом следом. С не до конца смытым гримом на лице, с растрепавшейся прической она была прекрасна. По-английски говорила с лёгким, но мягким, акцентом, и лорда Андервуда это пленило ещё больше. Однако внешне он старался оставаться невозмутимым и делано равнодушным.
Извинившись за вторжение, Джейкоб тут же велел актрисе одеться, сухо бросив, что экипаж ждёт, а ещё ждёт столик, заказанный в одном известном ресторане, где поужинать стоило целое состояние. Малеста отказала.
Но плох тот полководец, который никогда не знал поражений. И плох тот банкир, который ни разу в жизни не испытал кризиса: хоть финансового, хоть в любви. Джейкоб Андервуд на войне не был, зато отлично считал деньги и умело планировал будущее, как банковское, так и собственное.
Со следующего дня Андервуд стал настойчивее. Он не пропускал ни одного спектакля, хоть и сидел во время представления, брезгливо зажав нос пальцами. Каждый раз посылал Малесте две корзины роз (одну – на сцену; другую – в гримёрку), затем разузнал её адрес и в один прекрасный день отправил письмо, в котором предлагал встретиться.
Как положено в среде джентльменов, встреча должна была состояться в месте, полном людей, поэтому Джейкоб Андервуд выбрал оперу. Не любительскую, а высокую, где пели исключительно на итальянском и пробовали крохотные пирожные в перерывах между действиями. Малеста снова не пришла, и тогда не терпящий неудач банкир пошёл на последний штурм.
