Шурика передернуло:
– Что это за работа – на три дня?
Роальд усмехнулся:
– Двойное убийство.
– Двойное убийство? – Шурик не всегда понимал Роальда. – Раскрыть двойное убийство? За три дня?
Роальд оторвался от карты:
– Не раскрыть. Что их раскрывать, о них все знают. Твое дело, не допустить третьего.
– Круто, – присвистнул Шурик. – А трупы чьи?
– Не торопись. Нет трупов.
– То есть как?
– А так…
В тихом, незаметном железнодорожном городке Т., ныне с головой погрузившемся вдруг в диковатую рыночную экономику, объяснил Роальд, тихо и незаметно жил бульдозерист Иван Лигуша. Лигушей он был не только по прозвищу, но и по фамилии – получил ее по наследству. Здоровый, как бык, неприхотливый в быту, Лигуша во всем был безотказен – выкопать ров, засыпать канаву, снести старое здание, пробить грунтовую дорогу, просто помочь соседу. Жил одиноко – в частном домике, не имел жены, не имел детей, близких родственников повыбило еще в войну, соответственно не пил, не курил, не гулял, на работе рвением не отличался, правда, и не бегал от работы. Некоторое скудоумие делало его оптимистом.
Да и как иначе? Потрясись в кабине бульдозера!
Но полгода назад с Иваном Лигушей начались странности. Он вдруг попал под машину. Не под «Запорожец», не под «Москвич», даже не под «Волгу», а под тяжело груженный КАМАЗ. Крепыш от рождения, бульдозерист, как это ни странно, выжил, врачи перебрали его буквально по косточкам, только вот с памятью Лигуши получилась какая-то чепуха: имя, домашний адрес, место работы, имена соседей помнит, а спроси его: «Иван! Ты в отпуске был?» – он лоб наморщит, но не вспомнит. «Картошку посадил?» – пока в окошко на огород не глянет, не ответит. Спросишь, к примеру, ну, как там нынче в Березовке (он в деревню ездил за мясом), он радуется: «Рона разлилась!» – «Какая Рона?» – «Ну, река». – «Там же речка безымянная». – «Ну, может». «А мясо-то привез? Почем в Березовке свинина?» – Лигуша посчитает в уме и выдаст: «А вот столько-то франков», будто Березовка уже отделилась от России.
Пристрастился бульдозерист бывать в кафе «Тайга» при одноименной гостинице. Раньше, до встречи с тем КАМАЗом, совсем не пил, а сейчас и к выпивке пристрастился – большой вес мог взять за вечер. Глаза блестящие, на первый взгляд туповатые, с оптимизмом, вроде, не смотрит ни на кого, а все равно всех видит, понимает. Сидит, помалкивает, петрушит что-то свое, а потом прогудит незнакомой, случайно оказавшейся за его столиком женщине: «Что? Опять была у Синцова? Зря, говорю тебе…» – Женщина, может, соседка его по улице, иногда блондинка, иногда брюнетка, неважно, скромница или задира, в кудряшках или с затейливой прической на голове, непременно краснела. Бросала недопитый кофе и бежала от пытливого бульдозериста.
А Лигуша действительно каким-то образом чувствовал, чье мясо кошка съела.
Сядет, скажем, напротив Лигуши некий Ванька Матрос, кочегар. Винишко свое Матрос давно вылакал, в голове темно, душно. К Свете хочется. Давно Матрос оставил жену, никого не любит, скучал этим, и от скуки и нелюбви всегда приходили в его душную голову скучные недалекие мысли. «Вот вмажу сейчас Лигуше!» Сидит, медитирует. «Вмажу скоту, чего лыбится?»
Сидит, готовится.
А Лигуша вдруг поднимает голову и, как бы в ответ на паскудные мысли кочегара Ваньки Матроса, выдает вслух: «Ты, мол, пока беды не случилось, пока не въехали тебе пивной кружкой в череп, пока не обмакнули дурной головой в сточную канаву, катись домой, и поскорее, и не переулками, а Зеленой улицей, а то в переулках тебе морду набьют и карманы обчистят!» И все такое прочее.
