Школа. Никому не говори. Том 5 - страница 8

– Конечно-конечно! – виновато лопотала, понурившись, Шура. – Извините нас, пожалуйста! Меры примем, да ещё какие! Не переживайте!

Десятиклассница вздохнула. До сих пор её больно ранило выражение маминого лица, на котором смешались и гнев, и брезгливость, и стыд, и разочарование, и неистовое желание выбить на дух из дочки всякие зачатки низменных пороков. Потом уже, днями позже, остывшая мать всё же выслушала Любу и поверила ей, но разбираться с солгавшей работницей не пошла, а потребовала, чтобы пятилетний ребёнок отстояла себя сама.

– Ты, дочурка, ни в какую с выродком в кровать не ложись, поняла? Ругайся и требуй своё! Пусть знают, что за себя постоять умеешь!

Девочка послушно кивала, не представляя, где ей найти силы, чтобы спорить с огромной грубой воспитательницей да противостоять больно бьющей деревянной линейке. Через год детский ад закончился, и ни мерзкого Лёшу, ни его злобную мамку подросток больше никогда не видела, чему была невероятно рада.

В семь лет Любу Поспелову поджидал другой конфуз, опять крепко подпортивший её репутацию в глазах строгой родительницы.

На другой стороне переулка, дома через три от № 27, жила семья моряка. Его сын, старше Любы на четыре года, мальчик компанейский, постоянно выходил гулять с редкими заморскими сладостями, привезёнными папой из длительных заграничных командировок. Сладостями школяр держал всех уличных ребят на коротком поводке: и чего только дети, клянчившие жвачку ядовито-кислотного цвета или газировку из стекляшки с узким горлышком, не готовы были учудить, лишь бы заслужить поощрение от пацана, покупавшего их с потрохами соблазнительной ерундой.

– Будешь клубничную конфетку? – поинтересовался сын моряка, повиснув на заборе.

Поспелова протянула руку, на которую упал крошечный розовый кирпичик, завёрнутый в бумагу.

– Нравится? Вкусно? Ещё хочешь? Тогда выходи гулять!

– Мне нельзя.

– Ну и зря! Была в тупике, где белый огромный дом с ржавым забором? Видела рядом участок заросший? Я там остальные конфеты прячу! Много!!! Придёшь в лова играть – ещё угощу!

«Наивная дура!» – тяжело вздохнула она, вспомнив, как бросила строить в палисаднике домик для муравьев и доверчиво зашагала за поганцем.

Мальчишка привёл её в тупик, завёл в гущу зарослей пустыря, но конфет не дал. В высокой траве оказались ещё четыре пацана его возраста. Они окружили тихоню, не давая возможности сбежать, и потребовали раздеться. Люба расплакалась. Она просила её отпустить, вырывая подол платья, постоянно задираемый хулиганами.

Соседка, проезжая мимо на велосипеде, увидела в кущерях знакомое детское личико и заехала уведомить Шуру о безобразном поведении наследницы. Услышав низкий голос Александры, малолетки бросились врассыпную. Люба, понуро выйдя из зарослей, поплелась за мамой в родной дом, где получила выволочку. Григорьевна не жалела ни ремня, ни спины сжавшегося в углу ребёнка.

«А пацан тот со своей семьёй вскоре с переулка переехал на другой край станицы. Пустырь лет пять как застроили. Теперь там торчит дом из красного кирпича. Но мне-то со всего этого что? Память не сотрёшь, воспоминания мылом не смоешь. И вот я опять наступила на те же грабли!»

Поспелова подошла к кровати, махом сдёрнула постельное и замочила в тазу на летней кухне вместе со вчерашним платьем, нижним и носками. В один присест жадно съела столовой ложкой прямо с подложки почти не тронутый белый торт, совершенно не ощутив вкуса, а затем выкинула картонку в тёмную зловонную дыру уличного туалета. Перемыла опять во всём доме пол. Перестирала замоченное, затем согрела на плите ведро воды и помылась полностью в холодной бане. Ей было наплевать, что она может застудиться. Хотелось избавиться от запаха Имира, который, казалось, въелся в кожу, в волосы и выдавал с потрохами совершённый смертный грех.