– С одной легче справиться, – прошептал в ответ Сокол.
Учительница стала вызывать всех по списку, и когда дело дошло до Кузи, тот мальчишка злобный, который впоследствии оказался Коршем, зашипел ей в спину: «Кузя, Кузя!» Чебурек обернулся и показал ему большой кулак. На Корша это подействовало. Но кличка приросла к Кузе мгновенно.
С Кузей мы просидели за одной партой три года. Она была тихой, никогда не задиралась, не высказывала своего мнения, а когда её вызывали к доске, стояла, насупившись, и смотрела в пол глубоко посаженными водянистыми глазками. Впечатление было такое, будто она упрямилась. На самом же деле ей просто всё трудно давалось.
У Кузи не было тяги ни к чему. Она и в буфет не ходила – жевала свои рогалики под партой во время урока, а на перемене грызла яблоко. Иногда я показывала ей стихи, которые писала с семи лет. Она читала, щурясь, и ничего не говорила. Бедная Кузя, думала я, она, наверное, даже стихов не понимает.
Как-то мы с Кузей договорились, что пойдём к ней после уроков и я помогу ей по русскому. Она жила совсем рядом, не нужно было даже дорогу переходить. Поэтому мама разрешила мне пойти к ней ненадолго.
Двор у Кузи был не такой замечательный, как у меня, а вот квартира была без соседей, на первом этаже. Её родители были врачами, и в большой комнате стояли высоченные шкафы с книгами по медицине. Наверное, Кузя будет врачом, подумалось мне, пока я разглядывала корешки толстенных книг с диковинными названиями.
– А что это за язык? – поинтересовалась я, пытаясь прочесть несколько названий на корешках.
– Латынь, – ответила Кузя, вытряхивая учебники из портфеля на стол.
– А ты знаешь латынь?
Кузя кивнула.
– Да, интересно у тебя тут… Ну, хорошо. Давай задание по русскому делать.
Мы открыли тетрадки, нашли нужную страницу в учебнике, и я стала читать вслух слова с пропущенными буквами, а Кузя должна была говорить, какие буквы должны были быть на месте пропусков и почему.
Крутолобая Кузя была тугодумкой. Всякий раз, когда я задавала вопрос, она щурилась и смотрела куда-то вдаль, словно припоминая. Но ждать было бесполезно. Поэтому я сама поясняла правило, а она только повторяла за мной. В течение получаса мы справились с заданием.
Я стала собирать вещи в портфель.
– Ты уже уходишь?
– Ну да. Мне кушать пора. Меня соседи ждут с обедом.
– Соседи? Вы живёте в коммуналке?
– Да.
– Везёт же! – вздохнула Кузя.
– А тебя кто кормит?
– Мне мама в буфете оставляет всё. А вечером мы с родителями обедаем. Вот, смотри!
Кузя открыла дверцу буфета. Там на тарелочке лежали бутерброды и огурцы.
– Хочешь бутерброд со мной съесть? А то одной как-то грустно.
Кузя так жалобно посмотрела на меня, что я решила задержаться:
– Ладно, только не реви. Я посижу, пока ты поешь свои бутерброды.
Кузя обрадованно поставила тарелку на стол. Потом, подумав, открыла какой-то ящик под книжными полками и достала тетрадку:
– На, почитай пока.
Я открыла тетрадку. Боже мой, что я увидела! На каждой странице аккуратным почерком Кузи были выведены стихи.
– Это что? – изумлённо спросила я.
– Стихи, – отщипывая по кусочку от бутербродов, ответила Кузя.
– Сама вижу, что стихи. Это ты, что ли, написала?
Кузя кивнула.
Я углубилась в чтение. Стихи были о зиме.
С первых же строк волшебный мир накатил на меня, накрыл с головой, комок подступил к горлу, даже дышать стало трудно. Вот это да! Кузя превзошла все мои ожидания. Заснеженные равнины, дети с салазками, солнце, мороз. Неведомая доныне боль пронзила меня, всё во мне рыдало, словно глаза мои открылись, и я осознала что-то такое, что словами не передать. Вот она, настоящая поэзия! Вот она, великая тайна! Кузя была гениальна.
