Шлях - страница 14

    Но и выздоровев, я продолжал чувствовать себя плохо: не хотелось ничего есть, даже остатков подгорелой манной каши, начался кашель, пришла какая-то непонятная слабость. Обеспокоенная мама показала меня врачам, повела на рентген, после которого долго и горько плакала: в правом лёгком у меня обнаружили туберкулёз. По тем временам, это был приговор.

     К счастью, в больнице оказался старенький, работавший ещё при румынах, хирург, который предложил сделать мне операцию: перерезать на шее какую-то артерию, полностью отключив, тем самым, больное лёгкое от работы. По мере взросления, организм должен был, по существу, заменить его новым, здоровым и постепенно включить его деятельность. "Ничего, перерастёт," – заверил доктор. Я забыл, как называется эта операция.

    Долго пришлось меня уговаривать, но победили корыстные, надо признаться, мотивы. Я давно любовался красующимся в магазине, ярко расписанным деревянным кинжалом. Взамен на моё согласие, мне был обещан не только он, но еще и маленький фильмоскоп и плитка шоколада. Интересно, мог ли кто устоять против этого на моём месте? Я лег на операционный стол.

    Я хорошо представляю себе ощущения Ихтиандра, выброшенного из водной стихии, в фильме "Человек-амфибия". Представляю потому, что нечто подобное испытал и я: наличие тяжёлого, недвижимого груза с правой стороны груди, непривычно чёткое восприятие  содержимого левой стороны и одышка. Правое лёгкое было отключено. Постепенно организм адаптировался, эти тягостные симптомы стали притупляться, а затем я совсем перестал их замечать. Прогноз опытного старого хирурга оказался верен. Как память о прошлом, у меня до сих пор остался шрам на шее и начавшая формироваться после операции лёгкая кривошея. Вкупе с присущими мне от рождения мнительностью и застенчивостью, она, чем старше я становился, все более отягощала моё существование, порождая чувство ущербности и всякого рода комплексы. Постоянная борьба с ними заняла все мои последующие годы и продолжается, пожалуй, и сейчас. Обо мне и в обществе, и в семье, давно уже упрочилось мнение о том, что я – весёлый и остроумный юморист, лёгкий и очень контактный человек, свой, одним словом, – и без всяких заморочек – парень. Я, пожалуй, и сам уже привык к такому имиджу и мне легко стало вести себя соответствующим образом. Но, тем не менее, только я знаю, как тягостно и трудно мне общаться с людьми, как стесняюсь я войти к студентам, как робок я с женщинами. Впрочем, – да, да – это, конечно, тоже от дяди Левка…

    Можно ли было потом устранить эту кривошею? Конечно, и мне постоянно это предлагали. Но я был уже стреляный воробей и на приманки, вроде деревянных кинжалов, не давался. Видимо, напрасно.

    Хотя прогноз сорокского врача подтвердился и я полностью избавился от недуга, но случилось это ещё очень и очень нескоро.

    А пока, после операции, меня не покидала субфебрильная температура, не исчезали на лёгком туберкулёзные очаги и лечившие меня врачи посоветовали мне сменить влажный сорокский климат на другой, более сухой и вообще поменять обстановку. К этому времени я окончил третий класс.

    Тётя Феня как раз переехала на работу, в должности акушерки, на находящуюся километрах в восьмидесяти от Одессы, небольшую железнодорожную станцию Весёлый Кут. К ней и решили меня отправить на нашем семейном совете, который прошел под председательством бабы. Тётя с радостью согласилась меня принять и, таким образом – как принято говорить – в один прекрасный день пришёл дядя Левко, забрал меня и отвёз к ней. Молдавский городок Сороки – место моих первых жизненных достижений и сокрушительных поражений – навсегда ушёл в мир воспоминаний.