Шлях - страница 13

    Время моего сорокского пионерства – это, говоря уже словами не А. Райкина, а Э. Хемингуэя – "праздник, который всегда со мной"… Два раза в год, на 1 мая и 7 ноября меня одевали в удивительно свежую, тщательно отктюженную белоснежную рубашку и новые, тоже тщательно для таких случаев хранящиеся, штанишки и я, аккуратно подстриженный, весь новенький, в алом галстуке, маршировал вместе с дружиной, в радостном предвкушении чего-то необычного, на стадион, где проходила демонстрация. Подувал лёгкий, по-южному тёплый, ветер, развевались знамена, гремела музыка, приятное возбуждение переполняло грудь. Ну, разве это не праздник?

    А регулярно проводимые в школе пионерские костры и линейки? А душераздирающие истории о подвигах пионеров-героев, которые читала нам где-нибудь под деревом, на берегу Днестра, наша пионервожатая, а мы, затаив дыхание, слушали их и дружно плакали – разве это не праздник?

    Сейчас, когда общество борется с прошлым, у нас – я абсолютно убеждён в этом – вместе с сорняками бездушно выкорчевываются и действительно ценные плоды. Разве следовало уничтожить пионерское движение? Разве не оно научило нас уважению к другим народам, святым патриотическим принципам, привило нам чувство семьи единой? Родину, как и родителей, не выбирают, но, как и родителей, ее всегда нужно любить, независимо от того, как она называется: Российская Федерация или Советский Союз – а разве не этому нас учили в пионерии? И как понять моих учёных коллег, которые предлагают на место десятилетиями укоренявшегося пионерского движения внедрить совершенно непривычное для нас скаутство? Не правильней ли было бы очистить все нами достигнутое от устаревшего, наполнить его лучшими качествами нового, пусть, того же скаутства, и, совершенствуясь таким образом, идти дальше? Что за удивительная рассейская ментальность: разрушить храмы до основания, а затем – на пустом месте – воздвигать их имитации и радоваться при этом – как в случае с Храмом Христа Спасителя или "реконструкцией" нашего Костромского Кремля?..

    То обстоятельство, что городок находится на реке, уже само по себе предполагает, что главным местом пребывания населяющей его детворы, как раз эта река и является. Однажды, бродя холодным пасмурным днём, по берегу, мы, с моими школьными друзьями, обнаружили лодку, отвязали ее и, не заметив в днище дыры, отчалили от берега. Лодка сразу стала тонуть, а мы – благо, было неглубоко – по горло оказались в холодной воде. Боясь идти в затрапезном виде домой, мы попытались разжечь костерок, чтобы обсушиться. Я сильно, при этом, промёрз и уже плохо помню, что было дальше, потому что добрел я домой или довели меня – с температурой 40. Я заболел тяжелейшим воспалением лёгких.

    Невыносимая боль угнездилась в голове. Огромные камни, с грохотом перекатываясь, накрывали меня и тут же падали новые, не давая мне ни минуты передышки. Призывно тянул свои исхудавшие ручонки мой друг Володя Коршиков.

    Я умирал. Умирал пионер и, стало быть – по-пионерски – с думой о своём гражданском предназначении. "Бабо, – шептал я обгорелыми губами, пытаясь укрыться от проклятых камней, – Вы знаете, на кого я выучусь?" "На кого?" – спрашивала та, прикладывая к моей пылающей голове холодную тряпку. "На кролика"… – отвечал я. А Володя хохотал в ответ и по-прежнему тянул руки.

    Однажды я почувствовал на лице солнечный луч и открыл глаза. Стояло ясное утро, стучали в окно ветки кустов сирени, куда-то девался Коршиков, а вместо тяжёлых камней были кровать и подушка. Началось выздоровление: долгое и мучительное. Когда, через несколько дней, я вышел на веранду, то тут же, вдохнув свежего воздуха, упал в обморок. И повторялось это не раз.