Шпана и первая любовь 2 - страница 26

– Ой, ой, булавку откуда достанешь-то? В клоаке носишь, заранее припрятал? А-а, поняла, к ментам попадёшь – наручники откроешь или вены вскроешь? Хи, хи, глупый.

– Спи! – рявкнул Данила. – Чучело.

– Бестия.

– Да-а, – Данила качал головой, – действительно, именно так.

– Верёвку с мылом дать, женишок.

– В клоаке носишь?

Только что умирающая от усталости, разговаривающая сквозь сон Алька подскочила на лежанке, будто бы выскочила из-под мощной пружины. Глаза уставились на волосы Шпаны, советовались с мыслями: взять свечу и поджечь или просто – снисходительно простить?

– Повторюшка парень хрюшка. Хрюн небритый. – Бестия снова легла, потянула одеяло на плечи и повернулась к стене.

– Так брат или женишок? – осведомился Данила.

– Десятиродный семибрат. И женишком тоже маячишь.

– Давай договоримся – я брат, ты сестра. Сама так сказала. Короче, поднимайся.

– Отвали, квазимодо. Не, ну ты приятный квазимодо, не ссы.

– А по губам. – Данила начал щекотать. Алька заорала так, что, наверное, все люди дома с испугу из окон повыпрыгивали, а крысы подвала нашли старые верёвки и все до одной повесились. Ладонь Данилы накрыла голосистую «сирену».

– С ума сошла? – прошептал он.

– Щекотки больше смерти боюсь. Между прочим, можно умереть. – Алька освободилась от ладони Данилы и положила скрещенные лодыжки на стол.

Шпана держал нож, из ребра ладони кровоточащая рана прокладывала тонкую красную тропинку.

– Дай пальчик, – попросил он. – Не бойся, порежу не больно и не глубоко, даже руку не отрежу.

– Брататься будем? – Бестия выхватила нож из руки Шпаны и, взяв с него пример, прорезала полоску. Она замерла, когда их кровавые ниточки сплелись, рёбра ладоней сжались. Огромные глаза Альки брызнули слезами. Рот перекосило, и сейчас она походила на плачущего милого малыша. Она кинулась в объятия Данилы, целовала, целовала и целовала в щёки; губы шептали:

– Мой братик. Ты мой братик. Ты теперь мой братик.

Данила растрогался, еле сдержал слёзы, желавшие унизить; он пробежался по мыслям словами: «Мужчины не плачут. Западло».

***

– Так сегодня сходим на кладбище? – спросила Бестия, сидя на лавке и укутавшись прелым одеялом.

– Сходим, – пообещал Данила. – Спи. Ещё рано. Твоя куртяха более или менее высохла, а в моей головастики да лягушки скоро поселятся.

– Не высохла за ночь?

– Думаю часика через три рискну надеть. Хотя вряд ли. Всё равно будет сильно сырая.

Бестия растянулась на лавке, подложила ладони под голову и остановила мечтающий взгляд на огоньке догорающей свечи. Двумя пальцами Шпана легонько потеребил её нос и открыл дверь сарая, чтобы пойти за одеждой. Бестия вытянула руку, скрючив пальцы, и беззвучно, одними губами сказала «пуф». Что она имела ввиду этим жестом: возможно, представила, как магический шар, созданный её разумом из-за вредности, пронзил спину Шпану, а возможно, она представила, как насылает свои чары творящие из Данилы – её вечного раба. Что именно она хотела – она расскажет через несколько лет, когда станет его женой, поведает своё сбывшееся желание умирая от рук киллера в Санкт-Петербурге.

Маленькая бестия почти провалилась в сон, когда в дверь вошёл Шпана и проскрежетал металлическим засовом.

– У тебя дома другой куртки нет? – Он положил всю одежду на стол. – Холодно одеваешься для такой погоды.

– Есть. – Бестия отвела смущённые глаза. – Мне пришлось убежать, не успела даже нормально одеться.