– Что сделать, чтобы ты не плакала? Хочешь – рядом с ним закопаюсь и умру? Мы там… с ним в карты сыграем, может, винца дерябнем.
– Ву-у-у, – ещё громче взвыла Бестия. – Ты дурак. Ты дурак? Ты дурак?! – Она набросилась колотить Данилу кулаками. – Хочешь, чтобы я и вправду утопилась?
Только сейчас Данила вспомнил, что произнесла Алька перед сном: «Утопиться хочу».
– Сейчас ремня получишь, – пригрозил он.
– На. – Бестия встала на колени, приподняла платье и выставила тощий зад в белых трусах.
– Не стыдно? – Данила засмущался. – Сейчас пендаль дам.
– Тебе должно быть стыдно, раз сестре такое говоришь. У тебя какие-то мысли ненормальные. Крамольные. – Последнее словно она произнесла, руками изображая лягушку, смешно исказив лицо. – Изверг. А говорил хороший из плохих. Оказалось, самый худший. Зря я в тебя втюрилась.
Данила от возмущения покраснел как раскалённый метал в кузне, где метал – это он, а кузнец – вот эта вот Бестия!
Воцарилось молчание. Алька наконец-то успокоилась. Она поправила волосы, вместо расчёски причесала пальцами обеих ладоней.
– Извини, больше пока не буду. Пожалей. – Она зачастила ресницами. – Давай, жалей же, жалей.
– Не буду. У меня крамарные мысли.
– Как? – выстрелил смешок. – Вот ты крендель, в натуре.
– Кто? – Данила сел на лавку рядом с Бестией. – Давай рассказывай – откуда сбежала. Ощущение, что с малолетки сдриснула.
– Ментам сдашь? – Бестия вытерла слёзы, сглотнула слюну. – Я пока маленькая, чтобы меня сажать.
– Знакомая сценка, такое мы уже проходили, – пробормотал Шпана, неприятное воспоминание отразилось в неприязненном выражении лица.
Алька прижала ухо к плечу Данилы и стала его гладить, хитро взирая из-подо лба:
– Давай достанем вина.
Данила закашлялся: подавился сухой баранкой.
– Погрызть решил, несчастный? – усмехнулась Бестия. – Умеешь ошеломлять прекрасным. Наверное, с земли подобрал, крысы не доели ведь.
Шпана спустил на тормозах: девятый вал, девятый круг ада, девятый крестовый поход, предназначенные – опять же этой Бестии!
– Терпи терпила. – Глубочайший издевающийся вздох Альки опорожнял добрые намерения названного брата. – Бог терпел, тебе велел.
– Мне?
– Не мне же.
– Наглая.
– Бестия.
– Понравилось погоняло Бестия?
– От тебя слышать – да. – Алька прильнула к шершавой щеке, нежная ладонь погладила по шее Данилы. – Не пойму, вроде молодой, а колючий… но нравишься. В роду обезьян много было?
– Подзатыльник сейчас впечатаю. – Шпана попробовал оттолкнуть прилипалу.
– Вот ругаешься. А что я такого не такого сказала-то? Спросила, чтобы правду узнать. Маткой-правдой рубануть.
– Нет у меня обезьян! – гаркнул Шпана – пауки подвала оглохли. – Ни макак, ни гиббонов, ни шимпанзе!
– Первый, значит.
– Уй, ну ты… – Данила провёл глазами дугой по потолку.
Слёзы покапали из несчастных Алькиных глаз.
Шпана сомкнул ладони лодочкой и подставил к остренькому подбородку, чтобы собирать слезинки ненасытной до колких слов и фраз Бестии.
– Зубки не заговаривай очаровывая. Вино на стол, я сказала! Помянем моего… нашего брата.
Осовелые, уставшие глаза Шпаны искали в сарае просвета, в надежде, что для него там найдётся хотя бы мизерное пятнышко спасительного света.
– Молоко на шлёпанках не высохло, – с опозданием ответил Данила на требование Бестии.
– Жмот. Не отвертишься. И не шлёпанцы у меня, а красивые губы. – Снова мокрые щёки заблестели от слёз. – А брата, когда на кладбище найдём, чем помянем? Воздухом?
