– Так расскажешь, где живёшь? Зачем следила?
– Обойдёшься. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И даже не оторвали, а тесаком отфигачили.
– Я не Варвара. Если только могу стать варваром. Так что напрягай прелестные губки и поведай брату историю.
– Давай – нет? – Алька поднялась на колени, одеяло свалилось в щель между столом и лежанкой.
Данила покраснел, увидев девичьи, прилично наметившиеся груди, отвернулся, подумав: «Подколоть что ли? Нет, чересчур будет. Обидится сильно, расплачется. Потом ломом по башке огреет». Он услышал хруст, пришлось взглянуть, поинтересоваться, что там Бестия ломает; Алька грызла баранки, закусывала карамелью, запивала соком. Шпана подглядел и отвернулся (Мавр сделал своё дело, мавр может уходить):
– Оденься.
– Я на пляже в таком виде хожу. – Алька запустила баранкой в лоб Данилы. – Шучу, конечно. Хватит тебе уж. Я ещё брата стеснятся буду?
– Замёрзнешь. Одень платье, сказал. Оно высохло.
Алька взяла со стола платье и быстро надела. Следующая баранка заехала по затылку Шпаны, отскочила, проехалась по столу и свалилась на пол.
– Снова борзоту включила? – Данила повернулся, наткнулся на колючий, едкий взгляд; исподлобья в него стреляло не наигранное презрение.
– Значит, обманул, хорёк скрипучий. Не стал мне братом. – Бестия сжала ладони в кулаки, сильно зажмурилась и заплакала. – Иуда лукавый, а-а-а, – плакала она, – ты даже не хорёк, а суслик, а-а-а…
– Алька, хватит лить слёзы. Куртка не высохнет. – Шпана весело усмехнулся. – Между прочим, мне суслик больше нравится, чем хорёк, да ещё на скрипке скрипящий.
– Дурак. – Сквозь смех и слёзы Бестия завыла в голос.
– Прекрати выть. Бесит. Что ты как маленькая?
– Я и есть маленькая, а-а-а…
– Понятно. Не седьмой класс, а четвёртый правильнее будет сказать. А то – почти женщина… так, даже соской не являешься.
Алька замолчала, сняла языком слёзы с губ, несколько раз хлопнула ресницами; ладонь стёрла под ноздрями сопли. В следующий миг – пакет с баранками оказался на голове новоиспечённого братца, две из-под тонких ладоней шлёпнулись на плечи вместо погон.
– Теперь ты по прозвищу Казак, – хохотнула Бестия. – Жаль, что красной ленты нет.
Данила с чувством обречённости вздохнул, скинул с волос пакет и уселся на столе, подальше от «вреднючей вредности».
Алька поджала колени и продолжила тихо лить слезы.
– Да что с тобой? – спросил Данила, стараясь придать голосу как можно больше добра. – Что ты вечно плачешь? – Он погладил плаксу по волосам. – Настоящий я брат, никогда не брошу, отвечаю. Честное-пречестное.
– А где мы жить будем?
– Гык… Аляханамужей, – выпалил Данила.
– Что? – засмеялась Алька, подобие улыбки растянулось на фоне грустных покрасневших глаз. – Ещё. Повтори ещё. Пожалуйста.
– Нет желания и не имею права.
Бестия тихо повторила несколько раз; поняв смысл, она задорно рассмеялась и разъяснила Шпане его же слова:
– Я не хана мужей. Это только тебе хана уготовлена, мой милый. Но ты всё равно хороший, редко будешь стоять в углу. – Она подскочила на месте и ласково обняла голову Данилы, прижала к груди. – Ты татарин.
– Нормально. Это почему?.. Ещё кем я не был?
Бестия замолкла, зажалась в уголок, бусинки слёз из-под сжатых ресниц выкатились на свет и поползли по щекам.
– О, чёрт! – возопил Шпана. – Что, снова? Настроение меняется как время у секундной стрелки.
– Думаешь не понимаю. Я знаю, что брат мой погиб. Просто, – Алька всхлипнула, – не хотела признавать. Не представляю, как ему плохо в холодной земле. – Новый писклявый вой потянулся по сараю. – Не хочу, чтобы брат лежал в земле-е-е.
