– Пустяковое дело, – опомнился он, не желая, чтобы выглядело так, точно напрашивается на ночлег. – В общем, неважно. В смысле, нормально. Короче, ништяк.
Ирина перекинула ногу на ногу, сверкнув трусиками. Всё, это всё: фантазии Данилы неслись крыльями Амура к вожделенной цели, проламывали в дверях и стенах ходы. Главное, чтобы не кинули бумеранг и раньше времени не подбили.
Ирина открыла глаза, приподняла голову:
– Короткое замыкание?
– Почему? – Данила доставал дохлого муравья из мёда в чайной ложке, поднял глаза, которые снова упёрлись в женские коленки.
– Обрывочными фразами говоришь. Не хочешь – не рассказывай. – Ирина проследила за его взглядом. Ей стало неловко, но она его прекрасно разумела. Сама не так давно из этого возраста, и любила полупомешанного на сексе Дюрана. – Надо наждачную бумагу наклеить.
– Куда? Зачем? – встрепенулся Данила, часто моргая непонимающими глазами. – Кому?
– Вот думаю… себе на ноги, чтобы некоторые не истирали взгляд, а лучше чай пили да за обе щёки ели.
– Жестокость деву украшала, – Данила придумывал на ходу, – как лошадь старую забрала… – И тут он подумал, что слова: дева, старая и лошадь – зря прозвучали в стенах этой комнаты. Он серьёзно обеспокоился, что «милая англичанка» обидится, собрался извиниться и уже приоткрыл рот.
– Ах, вот так? – Ирина носовым платком прижала крыло носа. – Старая кляча, говоришь. А лошадь – этакий эвфемизм к слову страшная? И лучше бы прикрыться рыцарским доспехом? – Она поднялась с дивана, подошла к старинной этажерке. Щёлкнул выключатель, в торшере загорелся свет. Ира поискала в книжках со старыми переплётами, вытащила томик.
– Бабушка больная. Бабушка желает, чтобы ей почитали. Старая дева обожает, когда ей читают вслух. – Ирина вернулась к дивану, легла, прислонила голову к подушке. – И прошу, малец, не мямлить. Пожалуйста, внятно. Если что-то мешает, то вытащи это изо рта. Надеюсь, читать научен? – Ира взглянула на часы, бегущие зелёными стрелками на комоде слева от кухни. – У старушки бюллетень, а пионеру негде развести пионерский костёр. Так что до утра смело можно облагородить ум большим слогом, попереживать героям, поплакать о судьбах несчастных. Пионеры плачут? Пионеры не мужчины – плакать можно. – Ирина подмигнула, протянула Даниле книгу «Анна Каренина».
Некоторое время Шпана думал, как ответить на внутренний вопрос: «Что за фуфло училка пропихнула?» Наконец, вымолвил:
– Убежали от бабули – и мозги и каблуки.
Ирина тихо засмеялась, схватила подушечку и запулила в Данилу:
– Читай, ученик.
– Борзая баб-буля, – проворчал Шпана, открыл книгу. Декоративную подушку перекинул на кресло и сел на стул, голову наклонил ближе к уху Ирины. – Чтобы лучше слышать, красная шапочка.
– Только не ори. – Ирина закрыла глаза, глубоко вздохнула; правая ладонь покоилась на животе. – Понятно – серый волк. Я так поняла, что являюсь Красной Шапочкой. Это уже лучше. Хоть не дряхлая старушка.
– Серый волк, хм, это более чем лучше, – гордо ответил Данила. – Не пионер же всё-таки.
– Дитя серого волка.
– Шутница, – произнёс Данила, передразнивая с сарказмом в голосе. Он поелозил на стуле, уселся поудобнее и застыл, ловя собственное вожделение, запах женского тела, дурманящий аромат духов; млел от осознания, что в каких-то десяти сантиметрах лежит в лёгком халатике любимая «англичаночка». Надеясь, что всё же услышит: «Ладно, не надо, не ломай глаза на буквах», – он спросил:
