– Про Дизеля слышал?
– Который штаны или моторы?
– Моторы, разумеется. Осенью девятьсот тринадцатого он исчез посреди Атлантики. Отплыл на пароходе из Антверпена, был в хорошем настроении, шутил. Вечером ушел в каюту и больше его никто не видел. Никогда. У него тоже была десятая вера.
– Тогда же не измеряли.
– Восстановили по биографии.
– А Наташа тут причем? Она ничего такого не сделала. Ну, не изобрела ничего. А с десятой должны мир менять, по-любому.
– Да. Может быть, удалиться из мира – это и есть его изменить? Давай тест, заканчивай, умник. Фонарик дать?
Влад отвечал на вопросы и думал о вере. Он толком не понимал, что это. Знал только, что это очень важная вещь – степень веры. Насколько человек может поверить. Как сильно. Говорят, у психов вера запредельная, только управлять ею нельзя, потому что не хватает чувства. Может, психи оттого и психи. Вера мощная, шестая, даже восьмая, а чувство нулевое.
В неровном луче фонарика тест казался особенно глупым. А Машка молчала и кормила крысенка в клетке. Еще бы канарейку завела…
Влад снова нашел, за что можно неуважать кураторшу, и это придало ему сил.
«Если вы не боитесь жирафов, можете ли начать бояться, если попросит Родина?»
Влад поразмыслил и ответил утвердительно.
Он шел обратно в темноте, подсвечивая себе дорогу телефоном. Электричество уже возвращалось в вены здания. Жужжали какие-то моторчики, свистели насосы, эскалаторы возили тени покупателей. Жаль, что на долю освещения не досталось ни ватта.
На первом этаже в свете уличных фонарей тренировалась группа солдат.
– Шире шаг! – орал командир и бойцы бежали бесконечно вверх по движущейся вниз лестнице.
Машка проснулась посреди ночи. Комната плыла и шаталась, как каюта лайнера, внезапно попавшего в шторм. Выли сирены, по стенам бродили лучи прожекторов. И, также внезапно, все успокоилось. Но Машка уже не могла заснуть. Она думала о Рудольфе Дизеле.
Вот он открыл дверь своей каюты, вот остался один. С качкой и шепотом волн наедине. О чем он думал? Какое было у него лицо в тот момент?
Машка не столько верила, сколько на самом деле знала, что бывают такие разломы, куда, раз, и проваливается человек. Исчезает. Падает все ниже, ниже.
Машка закинула руки за голову. Ее муж вписал в завещание графу о передаче жене звания и наград только после долгих уговоров. Она могла бы, конечно, сейчас быть не здесь. Не помнить, не думать о войне. И о муже не думать. Неужели нет других тем в такую-то ночь.
Вот, Влад. Мальчик, готовый бояться жирафов по велению Родины. Вера у него небольшая, и слава Всевышнему. Были еще мысли, но она не запомнила. Потом в бывший салон «Эвридика» заглянули, и муж Виктор, и друг его Олег Глумус. Они о чем-то говорили над ней на неясном языке. Только тогда Машка поняла, что спит. «Не приходите больше», – попросила она. И они обещали.
– Ты че шаришься после отбоя? – спросил Марк у Влада.
Он сидел на подоконнике открытого настежь окна и курил.
– Эта задержала.
– Задержала она его…
Плотва, оказывается, тоже не спал, но его не было видно. Из-под одеяла раздавался только голос. Плотва читал что-то при свете фонарика, вернее не читал, а смотрел. «Веселые» картинки, наверняка.
Влад сел на подоконник рядом с Марком.
– Чего спрашивала?
– Да, тест какой-то дала дурацкий. Не пойму этих психологов. Идиотизм.
Марк смотрел на крыши пустых многоэтажек, откуда в полном соответствии с планом эвакуации сбежала человеческая жизнь.
