– Я завязала, – ответила я, расплываясь в улыбке. – В прошлый раз, если ты помнишь, мне пришлось две недели посещать психолога, потому что у меня уже накопилась целая серия подобных рисунков и мистер Уайатт заподозрил что-то неладное. Я зареклась, – больше никакой чернухи.
Я попрощалась с Эйдан и начала быстро лавировать среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек, дурачившихся учеников и вошла в спортзал. Расположившись на краю скамейки посередине открытой трибуны школьного бассейна я увидела, как Джейн оттащила и отпустила резинку на своих синих очках для плавания, сцепила за спиной пальцы в замок и размяла плечи. Уцепившись большими пальцами ног за край стартовой тумбы она наклонилась, приготовившись к прыжку.
Дали старт. Джейн бросилась в воду и вынырнула почти на середине бассейна. Она первой из пловчих достигла пятидесятисантиметровой отметки и повернула в обратном направлении. Я подалась вперед и улыбнулась, когда подруга первой прикоснулась к бортику – лучший персональный результат на дистанции в сто метров брассом среди девушек! Я встала, наблюдая за тем, как она выскочила из бассейна, сняла очки и шапочку, накинула на плечи махровое полотенце, и помахала ей, когда подруга безошибочно отыскала меня взглядом среди толпы.
– Что там на сей раз? – Джейн выхватила у меня из рук свернутый в трубу лист, когда мы подошли к моему парковочному месту на школьной парковке. – О.
– Не стоит оваций, – буркнула я, забираясь в машину.
– Нет, я хотела сказать, что это мило.
– Я ненавижу все милое. Я хочу калечить и терзать все милое.
Джейн свернула лист и положила его на заднее сидение.
– Бланш продержалась ровно три недели. Это рекорд.
Я удивилась выдержке теперь уже бывшей девушки Абеля. С некоторых пор у нас с Джейн такая игра: выяснить, кто из бывших девушек этого насквозь испорченного сопляка и эгоистичного засранца самая стойкая и после нашего выпуска преподнести ей медаль с гравировкой: «За непоколебимую силу духа».
– Рекорд – что за это время она не наложила на себя руки.
На улице было жарко и сухо. Моя рубашка липла к груди и подмышкам, хотя у нас были открыты все окна. Джейн высунулась наполовину из окна, подставляя майскому солнцу свое лицо, ветер развивал ее длинные каштановые волосы, когда мы мчались по направлению к Вермонтской академии изобразительных искусств на ее курсы по живописи и графике.
Она принялась смешно подпевать по-французски Мари Мириам, я захохотала, потому что это было ужасно смешно и сделала музыку громче. Это не Эйдан, которая завуалированно просит переключить на что-нибудь «посвежее», не Джаки, которой в отличии от Килы не претят мои музыкальные предпочтения, но громкость, на которой я их проигрываю вызывает у нее волну гнева. Джейн засмеялась своим звонким, громким смехом, когда я стала затаскивать ее за юбку обратно в салон.
Вскоре мы вошли в студию, расположенную под самой крышей в мансарде. Солнце проникало сюда только сквозь окна верхнего света.
– Девушки. – Мужчина нордической внешности лет двадцати пяти кивнул нам и протянул мне ладонь, когда я подошла ближе. – Добрый день.
– Аделаида.
Он взял мою руку и аккуратно сжал в своей прохладной сухой ладони. Я заметила, что в кутикулу его длинных пальцев с аккуратными квадратными ногтями намертво въелась краска.
– Томас. Очень рад, что вы вызвались нам помочь.
Я улыбнулась ему и принялась оглядывать помещение, плотно заставленное деталями натюрмортов, увешанное картинами и залитое ярким послеобеденным солнцем, пока Томас с каким-то парнем перетаскивали деревянный стол на небольшое возвышение, сооруженное из деревянных поддонов.
