Исключительная преданность науке и честность для него были обязательны. Хорошо помню, как вначале «открытая» Б.В. Дерягиным «новая тяжелая» вода вызвала у А.Н. Фрумкина интерес. Он предлагал Дерягину, чтобы снять подозрения о связи эффектов «новой тяжелой» с загрязнениями, использовать воду высшей чистоты, которую умели получать в институте электрохимии. Тот считал это излишним. Я спросил Александра Наумовича, что он по этому поводу думает, и услышал:
– Есть два типа ученых. Одни ставят все новые и новые опыты, подтверждающие обнаруженный эффект и правильность его объяснения, довольствуются этим и не хотят ставить опыты, которые могли бы противоречить предложенному объяснению и, тем самым, опровергнуть его. Другие в первую очередь ставят опыты, которые могли бы опровергнуть предлагаемое объяснение с тем, чтобы убедиться – опровергнуть его невозможно и, следовательно, оно верно.
И добавил:
– К сожалению, Дерягин относится к первому.
Он читал, обсуждал и правил статьи сотрудников, но никогда не включал себя в число соавторов, несмотря на их просьбы, если в работе не было его существенного личного вклада. Его ученик Л.И. Кришталик на всю жизнь запомнил фразу, которую произнес Александр Наумович в ответ на его просьбу быть соавтором рассматриваемой работы: «Лев Исаевич, среди многих моих недостатков нет одного – я не подписываю чужие работы». Вспомним директора Института нефтехимического синтеза академика А.В. Топчиева, в библиографии которого насчитывается более 650 работ. Он подписывал все работы сотрудников института, даже не читая их, а зачастую, и не будучи знакомым с их авторами.
П.А. Ребиндер как-то с пафосом произнес:
– Фрумкин, конечно, первый физикохимик в СССР, а может быть, и во всем мире.
Александр Наумович первым физикохимиком считал Н.Н. Семенова, хотя и знал себе цену. Впрочем, просмотрев программу кандидатского экзамена по физической химии, который мне предстояло сдавать, он сказал; «Сейчас я ни за что не сдал бы экзамена по этой программе». Он не лукавил. Просто та глубина, с которой по его мнению следовало знать записанное в этой программе, вообще делала невозможным её освоение на уровне, достигнутом современной наукой. Я сдал экзамен, а после привел слова Фрумкина заведующему кафедрой физической химии в Военной академии химической защиты С.И. Скляренко. Он задумался и что-то пробормотал про себя. Я не расслышал.
Обстоятельность, вернее основательность были характерны для него при решении любого вопроса, организационного, человеческого, не только научного. Когда В.И. Спицын очищал российскую науку от евреев, я, оказавшись в числе других восьми уволенных из Института физической химии, обсуждал ситуацию с Александром Наумовичем. И тут я впервые понял, что мудрые люди вопросы человеческого бытия решают так же, как шахматисты за доской, когда обдумывают сложившуюся позицию. Прежде, чем принять решение и сделать какой-то шаг (беседа с противостоящей стороной, новая аргументация, компромисс, заявление, жалоба, обращение за помощью к третьему сильному и т. д.), вы должны просчитать возможные ответы противостоящей стороны и, соответственно, ваши дальнейшие действия в каждом случае и далее, и далее, и далее. Фрумкин владел этой игрой в жизнь. Он интересовался политикой, хорошо понимал ситуацию в стране, всегда спрашивал, какие политические новости я услышал от своего брата, известного диссидента, Юры Шихановича, рассказывал о своих беседах с главным уполномоченным Комитета госбезопасности по Академии. Тот произвел на него впечатление умного, всё понимающего и не обремененного идеологическими формальностями человека. Интересен в связи с этим эпизод, случившийся после празднования пятидесятилетия профессора В.С. Багоцкого у него дома. Жена Багоцкого и его дочь сочинили поэму о двух Володях (Сергеиче и Ильиче) и их путях в жизни. Сопоставление было, мягко говоря, острым. На следующий день Александр Наумович пригласил Багоцкого к себе в кабинет и спросил: «Не слишком ли рискованным было чтение этой остроумной поэмы?». Багоцкий ответил, что опасаться нечего, были только свои. И тогда Фрумкин рассказал ему анекдот.
