– А ты ведь русский. Я читал о тебе в «Таймс» – ты диссидент, русский диссидент, бежавший от коммунистов.
– Я усмехнулся.
– Когда ж это было, боже мой! Вы бы вспомнили ещё мою бабушку..
Бабушка действительно в своё время отсидела, положенную ей пятнашку, на Соловках за оппортунистические идеи, и была более диссидентом, чем я, который уехал из страны по меркантильным соображениям. Моё происхождение заинтересовало Кахайю, особенно то, что я – «русский». Она пристала ко мне с расспросами, и мне пришлось рассказать ей о России, о Москве, о русской зиме и снеге. Когда я показал Россию на карте, она восхитилась.
– Так много снега, его можно есть?
– Любой, кроме жёлтого.– ответил я и усмехнулся.
– Тебе надо продавать его как мороженное…
Я представил себя с лопатой и улыбнулся.
– Тогда уж лучше нефть. Её тоже много.
– Продавай нефть.
Понимая, что Кахайя не поймёт всей сложности посткоммунистического апокалипсиса, произошедшего у меня в стране, я предпочёл не вдаваться в тонкости передела собственности и пояснил просто : нефти мне не досталось потому, что всю её украли до меня. На этом ликбез политэкономии был окончен и к России мы больше не возвращались. С утра Кахайя ходила на рынок за продуктами, где закупив всё необходимое и сложив в большую корзину, приносила домой. Я уже говорил, что местное население было буквально повёрнуто на еде, и моя хозяйка была не исключение. Она могла часами стоять у плиты, приготавливая очередной кулинарный шедевр, и надо сказать, что в деле этом она преуспела. Я всё чаще стал думать о еде, и моя одежда трещала по швам. Кахайя с удовлетворением смотрела на результат откорма и от её взглядов в голове моей опять зашевелились нехорошие мысли и, несмотря на их абсурдность, они упрямо рисовали картины диких нравов, процветавших когда-то среди её соплеменников. Барни, которому перепадали замечательные кости, ходил за Кахайей как привязанный. Этот ренегат смотрел на неё верноподданными глазами и совсем перестал обращать на меня внимание. Он передвигался вальяжно, вперевалку, забыв, что такое собачий галоп и лёгкая, непринуждённая трусца; шерсть его лоснилась, а характер испортился и стал капризным. Воспитанная в деревенских традициях , Кахайя с удовольствием возилась в саду, удовлетворяя свои крестьянские потребности. Возделанные ею грядки со всевозможной зеленью поражали своим буйством, огромные помидоры и перцы гроздями висели на гигантских кустах, привязанных к трёхметровым бамбуковым подпоркам. В саду рядом с огромным бананом росла сладчайшая груша, чуть дальше располагались манго и яблони, а вдоль забора кусты малины и крыжовника. Всё это, словно сошедшее с рекламных проспектов выставки достижений народного хозяйства, было предметом гордости и ежедневно поливалось, окучивалось и осматривалось Кахайей по несколько раз за день. Однажды к вечеру в ворота настойчиво и громко постучали. Я вылез из кресла на веранде и, пройдя по лужайке к воротам, открыл дверь. Снаружи стоял довольно молодой мулат весь в наколках, одетый как байкер с цепями и «косухой». Несмотря на пекло, он чувствовал себя вполне комфортно, вся его фигура выражала крайнюю степень расслабленности и двигалась, будто на шарнирах. Не переставая жевать, «беспечный ездок», у которого, как я понял, не имелось байка, спросил: «Не здесь ли проживает госпожа Кахайя?». Получив утвердительный ответ, осчастливил меня «радостной» вестью, сказав, что он её брат.
