Нагой старенький Лейба лежал уже, не двигаясь. Борода его догорела, и в сыром воздухе витал запах жжёного. Каратель сплюнул, повернулся и пошёл прочь, на ходу что-то небрежно скомандовав. И тогда солдаты начали топтать замученного старика грязными, перепачканными в глине огромными сапогами, бить его каблуками в голову и живот. Ему уже было всё равно – он умер… Тогда эсэсовцы подняли лёгкое тело за руки-за ноги и перекинули его через ограждение с моста.
Всплеск. И вдогонку ему для верности, а может быть, просто пострелять захотелось, они выпустили две короткие автоматные очереди, потом перекинули автоматы за спину и, что-то обсуждая и смеясь, вернулись к поджидавшему их мотоциклу и поехали догонять ушедшую не очень далеко колонну. На мосту осталась одиноко лежать деревянная трость.
Расслышавшая треск автоматной очереди Марьяся, сама не понимая отчего, вздрогнула всем телом, ссутулилась, жалко оглянулась назад, ища полными от слёз глазами знакомый силуэт, но ничего не найдя, пошла, спотыкаясь. Силы совсем оставили её…
Быль 5.
Дача рядом с «Адом»
Колонна отошла еле-еле, наверно, на километр. Понурые, в основном пожилые люди, много женщин с младенцами, которых приходилось нести на руках, шли очень медленно. Сколько их было в той колонне? Считать никто и не пытался, списки были у полицаев. Притихший город провожал их молчаливо. Вдоль дороги никого не было видно, лишь изредка колыхалась в испуге занавеска на окне очередного дома на обочине, и снова вокруг только шарканье ног да крики воронья.
Сбоку от колонны следовали полицаи из местных. Они весело перекликались друг с другом, часто подбегали прикурить или просто позубоскалить. Оружие болталось у них за спинами бесполезно и бессмысленно. Кто побежит? Кому и куда бежать-то? Молодых всего несколько человек, да и те бредут как угорелые. Кто в мамку вцепился, кто деда волочит… Может, были бы их отцы да старшие братья, так и надо было б смотреть: ну а вдруг выкинут коленце? А так, гогочи себе да семечки лузгай.
Из толпы выделялось несколько человек, которые суетились вдоль колонны. Иногда они подобострастно подбегали к полицаям или жандармам, что-то, наклоняясь, говорили и часто шептали на ухо, а потом опять семенили вдоль и рядом с колонной, не смешиваясь с ней. На рукавах у них были не белые, а жёлтые повязки, отличавшие их от остальных.
– Юденрат… – шептались о них люди и втайне указывали пальцами. Это было назначенное немцами местное самоуправление «активистов» из общины, которые ничем, по сути, не отличались от остальных предателей разных мастей. Заискивая и угождая немцам и полицаям, они считали, что этим можно купить себе жизнь. Нет, ошибались!
– Марьяся, Марьяся! Ты, пожалуйста, не отставай! Не задерживай ты уж общее движение! – часто подскакивал к оглушённой женщине один из юденратовцев. – Лучше разве будет, если нас всех с окриками, как барашков, погонят?
Она хмуро посмотрела, словно сквозь него, ничего не отвечая, отвернулась и снова побрела, едва волоча ноги.
Сзади отозвалось сразу несколько голосов:
– Вот, гад, опять перед ними выслуживается! Угодить хочет!
– Гад он и есть гад, таким родился…
– Немцы в своём репертуаре – порядок даже здесь навели! Где они этот юденрат и этих откопали?
– С общиной поработали, всех активистов по очереди вызывали. Предлагали, но не все согласились!
Тут снова подскочил суетливый и зашипел гадюкой:
