Однако вспомним, как мы пришли здесь к спорному вопросу естественного права; это произошло в ходе рассуждения о том, что этика повсюду казалась покинутой наукой; что даже Кант отделил естественное право от этики. Но мы хотим исходить здесь не столько из естественного права и философии права, сколько из этики. Однако этика должна привести нас не назад к естественному праву, а к позитивной науке права.
Может ли при этом возникнуть философия права, а следовательно, и новый вид естественного права, – это пока оставим в стороне. Здесь важно уяснить, что указание этики на правоведение позволяет найти искомый аналог теоретического факта. Так этика освобождается от своей исключительной зависимости от религии, психологии и неточных собирательных наук, и возможность познавательной уверенности возрастает. Моральная уверенность приобретает теоретическую ценность.
Для современного, социально-этически настроенного ума не может быть сомнения в том, что связь этики с правоведением полезна и необходима. Что при этом так называемые сверхчувственные интересы будут ущемлены, – это возражение не может быть серьёзным. Научная серьёзность этих вопросов, вероятно, только в таком сообществе проблем может привести к подлинному удовлетворению. Вопрос может состоять лишь в том, осуществима ли эта в высшей степени желательная связь. Здесь может возникнуть сомнение, отдающее старой дихотомией между сущим и должным.
Но не будем смущаться бледным, оторванным от действительности оттенком «должного» и смело взглянем в лицо самым общим понятиям и проблемам правоведения. Разве не человек, понятие человека, является всепроникающей предпосылкой во всей этой области? В понятии человека мы узнаём фундаментальное столкновение между индивидом и неким «нечто», которое должно быть больше, чем единство или, точнее, единичность индивида. Мы знаем, что речь идёт о различии между особенностью и всеобщностью. Этика требует всеобщности как коррелята индивиду. В праве эта всеобщность, кажется, не появляется на сцене; кажется, что только множественность ведёт дела. Если бы это было так, методическая ценность правоведения для этики снизилась бы в этом центральном пункте. Однако это не так; именно здесь правоведение вырастает в науку о государстве, и потому последняя также может служить методическим образцом для этики.
Прежде всего, здесь повсюду явно используется воля. Мысль о том, что воля может сжаться до уровня интеллекта, здесь не может возникнуть.
Против этого говорит не только уголовное право, которое предполагает злую волю, но в не меньшей степени и гражданское право. Договор, обязательство – они предполагают ясность и определённость воли. И эта воля достигает своей вершины, но не завершается в составлении завещания. Римское наследственное право – это право свободы воли. Вся личность, человеческая душа сосредоточивается в воле. Такую энергию воли этика едва ли может найти выраженной где-либо ещё, кроме как в римском праве. И всё право должно ставить проблему воли.
Пусть даже свобода воли остаётся спорной; проблема воли должна сохраняться, иначе придётся отказаться от понятия обязательства. Обязательство относится к воле.
Воля – это не просто настроение, хотя, конечно, *voluntas* (воля) включает и это. Настроение – это внутреннее, внутреннее вообще. Здесь затрагивается глубокий аспект воли, но её подлинный источник этим не освещается. Её путь, её траектория обозначаются – хотя и не ясно и не однозначно, но всё же в определённом направлении – этим благочестивым словом; однако подлинная движущая сила воли всё же сдерживается указанием на внутреннее. Воля направлена на внешнее, и только в этом самоотречении она способна раскрыться и осуществиться. Воля должна стать действием.
