Мышь сдалась. Отложила недовязанный носок – полосатый, красно-желтый, и проткнула одним точным движением оба клубочка. Хмуро полезла в заветный сундучок за заветной колодой.
– Тебе ведь все равно нужна практика, – продолжала я крыть аргументами. – Помнишь, что Алиса Петровна говорит на каждом занятии?
Алиса Петровна Минина, преподша по общему целительству, каждую лекцию начинала словами: практика, еще раз практика и ничего кроме практики, кроме, конечно, теории. По ее словам, все свободное время студенты ФИЦИ (в просторечии – фицки и фицики) обязаны посвящать доведению профессиональных навыков до автоматизма. Тренировать глаза, включая третий, руки, энергетические каналы, память и даже ноги (не иначе, чтобы удирать от благодарных клиентов). Изучать друг на друге простейшие манипуляции, в том числе традиционной медицины, как то: уколы, капельницы, перевязки, рассечения, иссечения, вправление вывихов, ушивание открытых ран подручными средствами и все такое прочее.
– Ну хочешь, я тебе в качестве благодарности диагностику проведу? – я решила выложить главный козырь.
– Нет, – отрезала Мышь. – Знаю я тебя. Найдешь какую-нибудь каку. Лечись потом.
Вот оно, отношение к целительству! Невежественность, мракобесие и дремучесть! И этот человек не только учится на одном со мной факультете, но и состоит в одной команде скорой помощи!
– Думай вопрос, – мрачно сказала Мышь, терзая колоду. – Хорошо думай, не отвлекайся.
Я не успела хорошо подумать. Потому что – правильно! – отвлеклась.
В дверь без стука ввалился Поэт.
И сообщил такое, что Мышь застыла с недотасованной колодой, а я погрузилась в темные воды печали.
– Печать печали на челе на птичьем, – изрек Поэт, когда тягостная пауза превысила все допустимые пределы.
– Прекрати стиховать, Радищев, – сказала я. – Не до поэзии сейчас.
Поэт прекратил. Он, к счастью, уяснил еще со школы: если я называю его по фамилии, значит, сильно не в духе.
Печать печали на птичьем, то есть моем челе объяснялась просто: нам кровь из носу требовался костоправ.
Нам – это мне, Поэту и Мыши, целительской группе скорой помощи. Травматолог Бабулин категорически отказывался с нами работать после памятной благодарности от Настасьи Изяславны Светлоокой. О своем решении (как по мне, очень необдуманном и скороспелом) он сообщил Поэту, а тот соответственно – нам. По пятИфону за практику Бабулин нам, конечно, выписал, но больше, сказал, ни-ни. «Ни-ни», как вы понимаете, относилось не к приему горячительного. А жаль.
Так что нам предстояло срочно вырастить бабу Ягу в своем коллективе.
– Нет, – сказала Мышь. – Никогда.
– Ты сможешь, – сказал Поэт тоном гипнотизера. – Это совсем несложно.
Мышь гневно поблескивала глазами-бусинами и мелко, но отрицательно трясла головой.
– Никогда, – повторила она. – Не смогу. Сил не хватит.
– Мышцу подкачаешь, – уверенно заявил Поэт, мысленно составляя график мышовых тренировок. – Слышь, Мышь, соглашайся. А то Птица мрачнеет не по часам, а по минутам.
– Кончай, Поэт, – сказала я. —Мышь хороша на своем месте. Если станем ее перепрофилировать, то и провидца лишимся, и костоправа не обретем.
Мышь посмотрела на меня с благодарностью.
Я вздохнула.
Хорошие, посредственные и таксебешные мануалисты-костоправы разобраны давным-давно. Их на факультете намного меньше остальных специалистов. К тому же совсем не хотелось искать кого-то четвертого в нашу дружную и сработавшуюся группу: нетрадиционник и диагност Поэт, экстрасенс я и провидица Мышь. Нет, мы, конечно, знали, что нужен четвертый, но…
