Во всяком случае, так я предполагал. И на сей раз предположение оказалось верным.
– Договорились, – сказал Старый.
Пожатие вышло коротким – не успели мы сцепить руки, как между нами вклинился какой‑то надутый тип в клетчатом костюме и канотье. Но это уже не имело значения: сделка состоялась.
– Не нравится мне твой вид, – проворчал Густав, заметив у меня на лице довольную ухмылку.
– Пошли.
Я направился к Маркет-стрит, а оттуда свернул на Дюпон.
– Похоже, у тебя с самого начала была на уме какая‑то улица, – кисло проговорил Старый.
– Не совсем, – ответил я и не соврал… почти.
Я выбрал не улицу, а целый район, через который мы с братом проходили всего раз, в один из предыдущих приездов в город.
Густав унюхал, куда мы идем, еще до того, как увидел. В четырех кварталах южнее уже чувствовался запах горящего мусора и раскаленных жаровен, неведомых пряностей и нищеты.
– Дерьмо, – вздохнул Старый. – Как же я не догадался.
– Вот-вот, – ухмыльнулся я. – А стоило бы.
Через несколько минут мы вошли в Чайна-таун.
Глава третья
Дикий, дикий Восток, или Моя небольшая хитрость чуть не стоит мне головы… буквально
При входе в Чайна-таун не было приветственных табличек, по крайней мере на английском языке. Однако через дорогу мы заметили своего рода комитет по встрече.
Белый малый с плакатами на груди и на спине изрыгал лозунги и совал прокламации всем прохожим одной с ним расы. На груди у него красовалась надпись: «ЗАЩИТИМ БЕЛЫХ РАБОЧИХ – КИТАЙЦЫ, ВОН ИЗ КАЛИФОРНИИ!!!»
– Помните: если идете в Чайна-таун, держите деньги в карманах! – брызгая слюной, проорал он нам с братом, когда мы попытались обойти его. – Каждый доллар, отданный китаезам, вы отбираете у настоящих американцев!
– Их ферштее нихт [7], – ответил я с грубым немецким акцентом, который мы с братьями и сестрами отшлифовали, подражая нашим дорогим старым муттер и фатеру [8] на семейной ферме в Канзасе. – Шаде. Их шпрехе инглиш нихт [9].
К моему удивлению, мужчина лишь ухмыльнулся и сунул мне в руки брошюрку.
– Попроси кого‑нибудь перевести тебе, друг, – сказал он. – Колбасники, макаронники, пшеки, лягушатники – неважно. Мы, белые, должны стоять друг за дружку.
– Данке, герр Шайскопф! – улыбнулся я в ответ. – Их верде майнен эсель дамит бай дер эрстен гелигенхайт вишен [10].
Человек-сэндвич дружески помахал мне вслед, не ведая, конечно, как я пообещал поступить с его брошюркой.
– Что там внутри, такая же муть? – спросил Густав, ткнув в брошюру.
Я опустил глаза и прочел вслух название:
– «Желтая угроза: как косоглазые орды губят Америку, издание Антикулийской лиги…»
– Ну да, ясно, – оборвал меня брат. – Такая же муть.
Я бросил прокламацию туда, куда, как учила нас незабвенная муттер, следует отправлять подобные воззвания: в сточную канаву. А потом мы со Старым перешли Сакраменто-стрит, оставив за спиной не только человека-бутерброда с его воплями, но и сам Сан-Франциско.
Просто перейдя через улицу, мы словно разом пересекли весь Тихий океан. Еще пару секунд назад мы были в старых добрых Соединенных Штатах, но теперь, куда ни глянь, нас окружал Китай.
С каждого балкона огромными перезрелыми фруктами свисали бумажные фонари; cтены почти сплошь покрывали плакаты и вывески, испещренные угловатыми иероглифами Поднебесной, напоминающими поле игры в крестики-нолики. Здания делились на две группы: приземистые убогие халупы и высокие островерхие башенки, ощетинившиеся яркими, искусно вырезанными деревянными украшениями.
