Глазам то не было времени таращица, по сторонам, бежали, как зайцы от огня. Благо тогда не было, близорукости, глаукомы, очков, диабета не было. Сахара, тоже. А какой же диабет без сахара? Вот что делает наука и время.
Рванули по кустам, колючкам, невзирая на лица и колючки – полосы препятствий. И вот она тишина. Тишина. Никто не стреляет. Виноград. Сторожа на вышке не слышно и не видно. Это уже мы незаметно продвинулись на другой бастион, но без охраны. Опять военная тактика. Зашли с трёх сторон. Кто-то один отвлекает, а двое с другого конца. Вот те нате, мой приятель, ешь и жуй, как проклятый буржуй. А потом, если снова шум, незаметно уйти ещё и ребятам пару гроночек, на завтрак виноград. Но вопреки всем законам стратегии и тактики, Филя появился и врезал дуплетом два раза. Откуда у него двустволка? Наша разведка не донесла. Жааль. Нас, троих, он, Филя, завернул и погнал через деревню, периодически постреливая. Так короткими перебежками и с ускорением, добрались, правда, с препятствиями, до карьера и ничего не сказав маме, влетели к ней в сельпо. Так тогда величали наш супермаркет, в котором даже говорят щербет был часто, восточная закуска для вина, мама там работала тогда и говорила, что одна бабуля возмущалась, шо цэ за сильпо, шо там и сцэрбэту нэма.
Мы, с братом разгорячённые вбежали и спрятались куда-то за мешками и ящиками. Сидим. Дышим так, что и не дышим. Влетел Филя и всю свою боевую душевную страсть выразил одним словом.
– Где?!
А дальше пошла скороговорка, ничего непонятно. Мать закрыла собой, своим красивым, бронированным телом и сказала, что здесь никого нет, и не было, хотя он видел, как мы влетели туда. Мама сказала, ждёт обэхээсников и он тогда только вышел, вместе с мамой и долго ещё потом на улице вели тихий мирный разговор, но мы не слышали.
Дверь закрыли на железную шину. Мама потом спросила и поверила нам. Так сладко мы пели ей, как почти, радостную оперетту Оффенбаха, Баркароллу, о своей невинности.
… Но, к слову, сказать, студенты художественного училища, исполняли её, эту самую Баркароллу, где я постигал азы, этой почти науки, в свободное время от занятий,…– струнный оркестр, и, тогда у меня в руках, нет, на коленях радовал душу не виноград, а огромный оркестровый баян…
Запомнилось, хорошее…
… Домой шли тихо и мирно.
Но, через каждой стометровки этой красивой и почти зелёной улицы, мама встречала деревенских, вернее, они встречали нас, краснопёрых, и, как настоящие юмористы, рассказывали, ой, бегут, стреляют, ой стреляли, а они, ой дяденька, я больше не буду, и плачут, а он их…
А он нас, Филя, гнал, бедненьких, и стрелял. Теперь же, почти невинных совсем, как мы думали, святых, наказывали, награждали по царски. Мы пошли, и, прошли, сквозь строй, как было в те далёкие, конечно, не такие как у Фили. варварские времена.
Мама спокойно выслушивала и, когда соседи уже удалялись далеко, на три четыре шага, она просматривала наши, ноги, спины и то, что пониже. Искала следы дробинок или соли. Тогда было принято стрелять солью – чувствительно, а дробь была дорогая. Зато соль, крупная, размером с горошину, мы сами, добывали,– ходили на соляные озёра и её было много, кучки, прямо во дворах, у нас, и почти у всех. А нам, пацанам, эти командировки, творческие, всегда были – казнь. Почти великое, прочувствованное восхождение на эшафот, под звуки бравурного марша. А вот и, каша – радость наша, как говорили мы, когда садились обедать, а сейчас…! Радость чуть – чуть, наоборот, для многострадальных, пока ещё неокрепших и, совсем не больших, ягодичных мышц. Радость эта, попалась ей, маме нашей – лозинка и, и, хорошо хоть не веточка, а просто травка вонючка, другое, там не росло. Она помягче, и быстро выходила из строя. Как хорошо, что до домика, где мы жили, было всего километр. Не больше. И стимулятор хорошего поведения… терял свои боевые, целительные качества уже от пятой встречи. Потом она ещё вторую веточку испортила от частого применения на наших драгоценных половинках. Они стали почти Ахиллесовой пятой, в наших ещё не совсем окрепших, далеко не атлантического сложения телесах…
