Сказители - страница 34

Лаосский король умер, и вполне вероятно, что мой возлюбленный умер вместе с ним. Но в то время я ничего об этом не знала. Я рассказываю вам, дети, эту повесть, судя о фактах задним числом, чтобы вы сумели восстановить последовательность событий, чего я сделать не могла. А теперь давайте вернемся в тот далекий день – день, когда он ушел из нашей хижины.

Я не глупая и не наивная, но, оглядываясь сейчас назад, могу сказать, что, похоже, именно так я себя и вела – наивно и глупо. Он велел мне ждать его, и я ждала. Прошла одна ночь, потом еще три, и прошло еще много ночей, а он все не возвращался. Я не знала прежде, каково это – по-настоящему любить кого-то, не знала и сколь ценным может быть обещание. Я пестовала в себе эти ощущения, покуда, неожиданно для самой себя, они не проросли в нечто, что я волей-неволей была вынуждена бережно лелеять в душе. Любовь и Обещание постепенно обрели форму и отвердели в моем чреве, отяжелев, как камень. Каждый вечер я сидела у входа в хижину, дожидаясь его возвращения, и мой взгляд скользил по течению реки Пасак к валунам, торчавшим над поверхностью воды. У меня было такое чувство, будто один из этих валунов рос внутри меня все эти ночи моего ожидания.

Но я не была просто наивной и глупой. Я ощущала такое неистовое беспокойство, как никогда раньше. Я выла по ночам вместе с дикими зверями, мечась между разочарованием и яростью, между печалью и отчаяньем. Мне нужно было как-то давать выход своим эмоциям; а иначе они бы задушили меня. Мой плач рассекал стремительно менявшийся мир вокруг меня. Мертвые тела проплывали по реке Пасак почти ежедневно. За пределами моей уединенной жизни в джунглях, должно быть, свирепствовала какая-то эпидемия или война. Мертвые тела сбрасывали в реку, где их ждала печальная судьба: десятки стервятников парили в небесной выси и ждали удобной возможности камнем спикировать вниз и растерзать кожу, выклевать плоть и внутренности. Это было ужасное зрелище.

Место моего обитания становилось все враждебнее, но мое тело слишком отяжелело от бремени, чтобы я могла уйти куда-то еще. Но даже если бы и могла, я бы не покинула хижину, ведь он ведь обещал мне вернуться и велел его ждать. Это обещание связывало нас и привязывало меня к нашему дому, а наша любовь вызревала до той самой ночи, когда я родила наше дитя.

Девочку. Она была такая крошечная, что могла уместиться в моих ладонях. Он вышла из меня, недвижная, как смерть; не шевелящаяся и молчащая. Я не знала, что делать.

Я прижала ее к себе. Я пыталась нежно встряхнуть ее, чтобы разбудить, отерла слизь с ее глаз, носа и ротика. У меня болело все тело, опыт деторождения выжал из меня все мои жизненные соки. «Она еще не проснулась, но может проснуться завтра», – подумала я. Измученная, я уснула с недвижным младенцем на руках.

Я проснулась от болезненного рывка, словно кто-то тащил меня. Было уже светло, солнце висело прямо над головой. Я сонно поднялась и сразу ощутила, что у меня в руках нет младенца. Куда же она делась? Тут меня вновь пронзила острая боль, после чего я поняла: эту боль причиняет пуповина, все еще связывающая наши тела. Пуповина тянулась до самой кромки воды, где я заметила стервятника, пытавшегося разорвать ее клювом.

Их была целая стая, и они расклевывали и ели что-то внизу. Я увидела на другом конце пуповины свое дитя и закричала в голос. Эти стервятники похитили мою девочку и теперь пожирали ее, точно она была куском мяса. Обезумев, я бросилась к ней, размахивая руками в тщетной попытке отогнать от нее омерзительных птиц. Поначалу они отказались улетать, и я, готовая яростно сражаться, ворвалась прямо в их гущу, пока наконец не добралась до моей малышки. Прижав ее к груди, я поползла обратно ко входу в хижину.