Она шагнула под арку. Понятней не стало. Вроде бы, у ног ближайшего деда – классического деда с лицом – печеной картошкой, в бушлате и ушанке – что-то лежало, товар, должно быть, – «Барахолочка» же, блошиный рынок. Но не разглядеть – что именно.
Часы пискнули – девять. Леся сорвалась и побежала, и, конечно, попала в неторопливую сутолоку сходящих с автобуса, пропихнулась, запыхалась, шарф размотался, и в дверях офиса столкнулась с Людмилой Валерьевной.
– Здрастьте-Люд-Лерьевна, а сегодня будут деньги, не знаете?
– Мы, Леся, поощряем ответственных сотрудников, которые не опаздывают и проект в срок сдают.
У начальницы была свежая – только из салона – гладкая прическа, стрижка чуть ниже мочки уха, и волосы покрашены, блестят медью. Леся от неожиданности шмыгнула носом.
– Но я же…
– Что-нибудь придумаем, Леся, но аренду снова подняли, и, сама понимаешь, все мы – одна команда, надо немного перетерпеть, тем более, у тебя есть муж, а вон у мальчиков нет никакой финансовой подушки.
– Но у меня же…
– Леся, мы что-нибудь придумаем, – и Людмила Валерьевна пожала ее плечо.
Вечером Леся специально прошла мимо магазинчиков – уже закрытых. Прохода к «Барахолочке» она не нашла, наверное, потому, что уже темнело. Опять пришлось задержаться. Хорошо, ломбарды круглосуточные.
***
Юра не разговаривал. Пока Леси не было, он, конечно, доел варенье и теперь дулся, как мышь на крупу. Сидел за компом, глядя в экран и почесывая голову. Леся, не разуваясь, стояла на пороге комнаты и медленно разматывала шарф.
Когда женились – заканчивала институт. Юра уже два года, как закончил, и работал, а потом уволился – надо было отдохнуть, силы на исходе. Тринадцать месяцев со свадьбы прошло и десять дней. Вон – фотография подле кривого зеркала. В августовском золотисто-зеленом зное: Леся в белом платье, и Юра обнимает ее сзади за талию. Оба смеются. Смеяться было легко, фотографу даже не приходилось шутить.
– На шее у невесты, – Леся крепко моргнула, потом протерла глаза, – теплыми каплями лежали янтарные бусы. Прозрачные и молодые.
Она скинула пальто на пол, мимо Юры прошла, встала напротив зеркала. Камни будто светились на матовой коже. В них вспыхивали искрами пузырьки воздуха, бродили какие-то тени.
– Юр, – позвала Леся, – посмотри, Юр.
– На что? Еще одну цацку «подари-или»? Чем ты хвастаешься-то, дура? Хоть бы золото дарили, а так – стекляшки.
– Юр, я тебя обманула. Я его на барахолке за три гривны купила. Оно мутное было. А теперь как новое.
– Врать-то научилась. Мама права была.
– Юр, я не вру! – в зеркале было видно его жирную спину – к вечеру Юра надел майку, – и экран компьютера – какой-то ролик мелькает или клип. – Я их купила вчера! Бусы!
– Купила… – он наконец-то повернулся. Нижняя губа масляно оттопырена, глаза – как у маминого щенка Люцика, глупые и упрямые, вишнями. – Хозяйка звонила. Пора за месяц рассчитаться – на неделю задерживаем. Где жить будем? У твоей мамы в хлеву?
– Зарплату задерживают, Юр. Я еды принесла – хлеб там, макароны сейчас сварю. Кольцо пришлось…
– А потому что на таких, как ты, все ездят, кому не лень! Если бы ты хоть увольнением пригрозила…
– Так уволят. Филологов без работы – полно.
Он вздохнул, рукой махнул. Леся постояла еще немного, подняла пальто, побрела умываться и приводить себя в порядок.
А если бы это и правда был подарок, самый настоящий подарок, просто так? Если бы кто-то дал ей украшение только потому, что оно подходит под цвет глаз и кожи? Увидел бы на прилавке и купил, хоть на последние, хоть на предпоследние? И знать – всегда, каждую минуту – он решит все, не бросит, не отвернется, рукой махнув, не оставит наедине с голодом, с бездомностью. И чтобы дворик бы свой, ну и что – пень? Ну, торчит, но Михась выкорчует, он сильный, Михась, рукастый, выжжет трухлявые корни, топором изрубит, только чтобы ей угодить.
