Только раз Иванушка охнул,
только раз тяжелешенько екнул,
и чуток поднатужился,
и разок напружинился,
да свалил Иван, удал молодец,
ларец кованый, замком запертый.
Аж земля сотряслась, содрогнулася,
громом гулким окрест отозвалося,
распугало всех тварей живучих,
разогнало всех пташек певучих.
Сам Иван с животом чуть не расстался,
еле жив Ванюша остался.
А пред ним уж ларчик заветный стоит
да замком золоченым блестит.
Что же в ларчике том неприступном?
Что в заветном ларце недоступном?
Знать Ивану ой как не терпится.
В грезах-мечтах только сладко мерещится
все богатство – злато да серебро,
жемчуга, перламутры да яхонты,
изумруды, каменья чудесные —
драгоценности пышные царские.
А Иван ждет-пождет, время терпится,
как на помощь придут, поспешат к нему
звери добрые, друзья верные:
сокол ясный, да медведь косолапый,
да волк серый, да щука-рыбица,
потому что сказки русские крепко знал,
много книжек в детстве читал
и конец счастливый свой ждал.
Только Ваня уже сомневается,
сердце его не на шутку тревожится:
то ли сказка вышла с изъяном,
то ли звери обошлись с ним обманом.
Ваня в толк не возьмет,
мысль у Вани на ум не идет.
Чело он с усердьем себе потирает,
сказку старательно вспоминает.
«Вот мишка, – мыслит, – придет,
замок золоченый собьет,
и распахнется ларец,
и появится наконец…».
Нет, не богатства мешок,
а заяц, малый зверек.
Зайка – скок и в кусток.
«А что же дальше?» – Ваня ум напрягает,
далее вспоминает.
А там серый волк на подмогу придет,
за зайцем погоню начнет.
Серый волк, зубами щелк,
зайца распорет, и вылетит из зайца утица,
малая птица.
Уточка – кряк,
улетит – не догнать никак.
А дальше сокол ясный поможет,
изловить уточку сможет.
Догонит уточку,
а из уточки яичко
упадет в воду-реченьку,
крутые берега,
синяя волна.
Яичко в воду канет —
никто его не достанет.
Тут щука-рыбица подплывет,
со дна темного его принесет.
Но какой от яйца Ване прок?
Не возьмет опять Ваня в толк,
еще пуще на сказку досадует,
где отгадку найти, он не ведает.
Но, на счастье Иваново,
случилось прозрение,
снизошло озарение.
В яйце-то была,
Ванька вспомнил, игла,
но не простая игла, а волшебная.
На конце ее – смерть Кощея,
угонщика-злодея,
похитителя «Харлея».
Обрадовался Иван, осмелел —
как-никак над Кощеем власть заимел.
«Теперь уж я с ним поквитаюся,
крепко с ним посчитаюся!» —
угрозы хвастливые вдаль посылает,
отвагу свою Иван потешает.
И порешил он подмоги не ждать,
попробовал сам замок изломать —
бьет, бьет, да не сломит никак.
Попробовал ларчик с собою забрать,
да от земли ларец не оторвать:
слишком крепок замочек,
слишком грузен-то ларчик.
А Иван не дурак,
сказку знал и эдак и так.
Видит, сказка-то ладом не ладится,
миром не клеится,
порядком не держится.
Все в ней путаница-перепутаница,
непонятица да нелепица.
И богатств ему не досталося,
и брюхо голодным осталося,
и куда-то зверье подевалося,
и сундук с места не трогается.
Иван пуще на сказку ругается:
– Вся она лживая да непутящая,
сказка-то ненастоящая!
Лишь изрек те слова дерзновенные,
заревела река разъяренная,
взволновалась волна цвета черного,
поднялися, завыли ветра, ветры буйные,
затряслася земля, закачалася,
солнце красное за тучами спряталось,
закричали на дубе орлы громче громкого.
Чует Иван —
конец его уж настал.
Испугался он, заметался,
на колени упавши, взмолился,
горько раскаялся,
что со сказкой не сладил —
словом добрым ее не приветил,
верой твердой ее не уважил.
Сказка-то не прибаутка,
не забава, не шутка.
С ней бы умеючи,
