Сказки города Н. Часть первая – По кромке зла - страница 4

Возможно, проще было бы сдать жилье – но мешал весь этот старый хлам. Он не имел особой ценности, да и трудности перевозки сильно занижали стоимость, однако выкинуть все равно было жаль. Сдавать кому-то со стороны – представлялось опасным, сдавать своим пришлось бы со скидкой. Дорого сдавать тоже не получалось – как драть три шкуры за жилье, в котором и без постороннего присутствия толком не повернешься? Просто запереть и оставить как есть – было страшновато, и водопровод, и отопление были сильно изношены, за их состоянием следовало хотя бы присматривать, коли уж ремонт в планы хозяев не входил. Отсюда и родилась идея пригласить Лиду в смотрительницы. И может быть, именно эта ее роль как раз натолкнула злоязыких соседок на мысль о том, что Лида хочет устроить из своей квартиры музей. Получалось-то вполне логично: и подъезд – крайний, и застройки рядом нет, пустырь только этот, но тут прямо просится парковку машинную сделать, и обе квартиры, мало что торцевые, так еще и друг над другом, прям музей и получится – аж даже двухэтажный, а то и трех-, если дядя Коля свою тоже решит продать под это дело, сдавать у него не очень получается, тоже стоит пустая по половине года. Те сплетницы, что не были совсем лишены оптимизма и добрых чувств к окружающим, поддерживали идею – может, тогда ремонт в подъезде сделают, всё польза. А может, еще и территорию благоустроят, скамейки новые поставят, а может, еще и качели, или вот клумбы разведут. Те, что позлее – ругались и на Лиду и на наивных товарок. Дуры, твердили, вы что впрямь думаете, для вас что-то станут делать?! Фигушки! Вот увидите, выселят всех, дом разберут, территорию продадут. А начнется все с этого музея, с Лиды этой чертовой, которая ходит тут, как палку проглотила, ни с кем не здоровается, никого к себе не подпускает.

Конечно, последнее было неправдой. Злые языки преувеличивали. Она и здоровалась, и с соседями была обходительна и дружелюбна. И пусть в дом к себе не звала и тесной дружбы не водила, но всегда останавливалась, если обращались, выслушивала, и старалась помочь – если просили. В душу – да, не пускала, и секретами никогда не делилась – ни своими, ни чужими. И вот как раз это ей простить и не могли. Собственные Лидины секреты мало кого интересовали, она вся была как на ладони, но она еще знала многое о других. Знать знала, а рассказывать не хотела, в этом-то и состояло преступление.

Еще ее ненавидел Николай, которого все соседи называли дядя Коля – он жил прямо над ней, этажом выше. Просторную квартиру когда-то занимала его большая семья – он сам, жена и двое пацанят, которые вечно носились по комнатам, гогоча и топоча, никто им был не указ, никто не мог их урезонить – ни мать, ни отец. Стихали они только после девяти вечера, предварительно отсмотрев очередную порцию мультиков на ночь. Просмотр длился минут двадцать-тридцать, но зато громкость они выкручивали на полную. Лида, если была не в настроении и погода позволяла, просто одевалась, выходила на улицу, и шепотом благодарила Всевышнего, что эти оторвы еще малы, и это просто полчаса мультиков, а не полтора-два часа какого-нибудь тупого боевика или сериала. Когда старший пошел в школу, к детским воплям прибавилась ругань родителей. Правописание вколачивалось в юный ум едва ли не в прямом смысле слова. Мать грудью вставала на защиту лентяя, ибо он именно ленился, способности-то были, отец рвался продолжать воспитание. Семейные ссоры плавно стали перерастать в мордобои, и в один морозный февральский день, дядя Коля, придя с работы, не обнаружил дома… никого. То есть, совершенно. Жена забрала детей и уехала к матери в далекий сибирский город, куда билет на самолет в одну сторону стоил как пол-дядиколиной зарплаты, а поездом туда нужно было ехать чуть ли не две недели. Где она взяла деньги на себя и детей – осталось неизвестным, но уйти им удалось без всяких подозрений. Соседи не заметили ничего необычного. Мать и дети вышли из дома, она с сумкой, с которой всегда ходила в магазин, большой, кожаной, прочной, в такой отлично умещались, в дополнение к обычному набору ключей, очков, помад и кошельков, литровый пакет молока или кефира, хлеб, и пара пачек масла или творога. У детей были рюкзачки за плечами – вполне обычные, к слову сказать, ничего особенного, и одеты они были как всегда. Ну разве что, вспоминали потом соседки, шли тихо, сосредоточенно так. Но и здесь не приметили тогда ничего странного, может, торопились куда, мало ли. А теперь оказалось, что и впрямь торопились – на поезд, наверное, или на самолет. Телефоны мобильные были тогда еще не у всех поголовно, у дяди Коли его тогда, как раз, не было. Сначала он не взволновался, ну ушли и ушли, странно, что записки не отставили, но вернутся, куда они денутся. К ночи, естественно, разнервничался, начал по соседям бегать. Но никто ничего вразумительного сказать не мог, а тут еще машина подъехала, дорогая, по ней видно было, бока аж лоснились, и вся она была такая черная, вальяжная. Выпорхнула из нее мадам в каракулевом пальто, стильном аж до не могу, и залихватской папахе из такого же новорожденного барашка. Кожа белая-белая, брови в ниточку, губы алым прорисованы – чистая Марлен Дитрих, и выражение лица такое же, отстраненное. Поднялась на третий этаж, в дверь дяде Коле позвонила. Он с матюгами открыл – думал, пропажа его вернулась. Увидел, от неожиданности как начал орать – да ты кто, да чего приперлась? А дамочка плечом пожала, конверт в руки сунула. «Ваша жена передать велела», – и вниз, не прощаясь. Он за ней, а она повернулась и отчеканила: ничего, мол, не знаю, работаем вместе, письмо мне оставила, просила привезти и отдать вам лично в руки. Сказала еще, что не знает, когда отдавать надо будет, что позвонит, когда придет время. И вот, сегодня, в самом начале рабочего дня, его жена позвонила ей на службу и попросила приехать сюда, вечером, после 23.00 и отдать. На работу она, в итоге, так и не вышла. Около 12-ти дня объявили, что она уволилась вчера вечером – одним днем. Более ей, сказала дама, ничего неизвестно, и прошу не задерживать, в машине водитель ждет, а дома – супруг. Другими словами, тронешь – мало не покажется.