Собака! Небольшая, рыжая, с вытянутой мордой и острыми ушками. Она радостно виляла хвостом и от возбуждения тихонько повизгивала. Что-то было в ней знакомое, будто он уже видел эту худую, похожую на лисицу псину. Глаза быстро привыкли к темноте, и Егор догадался, что все ещё на кладбище. Голова кружилась, стараясь не делать резких движений, он медленно поднялся с земли и огляделся. Первые лучи июльского солнца робко окрасили небо в грязно-розовый цвет, тополиный пух, вечером белевший сугробами на могилах, теперь потемнел от росы, съёжился и напоминал островки клякс.
«Надо уходить, – думал Егор, отряхивая приставшие к брюкам землю и пух, – родственники на кладбище придут, а я тут».
Егор сунул руку в карман, вытащил мобильный. Стекло телефона покрылось сетью трещин, сквозь которые ничего нельзя было разглядеть. Егор выругался и побрёл по дорожке к выходу. Собака шла за ним. Он хорошо помнил, где остались ворота, но сколько бы ни шёл, выход не становился ближе. Егор ускорил шаг. Дорожка кладбища не заканчивалась, и вместо того, чтобы прийти к воротам он уходил вглубь. Егор развернулся, но скоро понял, что опять идёт не туда. Он свернул с дорожки, петляя между могилами, но куда бы ни шагал, видел только кресты, оградки и каменные изваяния памятников. Выхода не было.
Липкими каплями пота покрылась спина. Егор остановился. Собака, всё время безмолвно следовавшая за ним, села рядом.
– Куда идти? – спросил он, обращаясь к собаке.
Та в ответ вскочила, завиляла хвостом и ткнулась холодным носом в ладонь. Он машинально погладил её рыжую голову. Рука погрузилась в мягкую шерсть, собака подняла морду и внимательно уставилась на него.
– Куда идти? – повторил Егор. Он надеялся, что собака сейчас укажет дорогу, но она упала на спину и, задрав лапы, подставила ему песочное брюхо. Он наконец рассмотрел своего спутника: рыжая блестящая шерсть, вытянутая лисья морда, Егор не разбирался в породах, но глядя на длинный лохматый хвост, с застрявшем цветком репейника он подумал, что это дворняга. На её тонкой шее болтался старый коричневый ошейник. И снова собака показалась ему знакомой.
Егор потрогал ошейник. На потрескавшейся от времени кожаной полоске он увидел нарисованные синей ручкой неровные буквы. Наклонился, чтобы прочитать, почувствовал кислый запах собачьей шерсти, заметил, что кончики ушей у собаки тёмные, почти чёрные. Егора бросило в жар, ладони вспотели. Теперь он знал, что написано на старом ошейнике, вернее, думал, что знал. И был лишь один способ это проверить.
– Дай лапу, – дрожащим голосом попросил Егор, – Лизка, дай лапу, ты же умеешь.
***
– Дай лапу, ну же. Ты же умеешь, – Егор сидел на корточках возле собаки, пытаясь говорить строгим голосом, как мама или учительница.
Сонька сидела рядом.
– Нужно дать ей что-то вкусное, – сказала Сонька, – тогда она запомнит и в следующий раз даст лапу сразу.
Соньке – его соседке, тоже было одиннадцать лет, как и Егору. Она жила в одном из ближайших домов, в каком именно Егор не знал, потому что Сонька, когда бы Егор не вышел, гуляла на улице. Утром, Егор только садился завтракать, но Сонька в неизменно грязной белой футболке и таких же грязных спортивных штанах уже одиноко бродила во дворе, а вечером, когда Егора уходил – ещё оставалась. Даже в дождь, выглянув в окно, Егор видел, как Сонька ходит по двору и, задрав голову, смотрит на его окна. Егор прятался за шторой, радуясь, что Сонька не знает номер квартиры, где он живёт и точно не придёт в гости.
