Сказки старых переулков - страница 5

Он плыл, полз, стоял, парил, дышал, шептал, окутывал, укрывал, съедал и прятал. Одна из маленьких картин пугала её. Картина изображала раскинувшуюся на мостовой фигуру, похожую скорее на тряпичную куклу, чем на человека. В тумане угадывался силуэт конки, обступившая фигуру кольцом толпа, и страшный ответ на невысказанный вопрос зрителя. А рядом с лежащим мужчиной на булыжники упали его потрёпанный котелок, скромный букет гвоздик и небольшой, ярко-оранжевый велюровый заяц. Эту картину художник в конце концов спрятал в комод, а на её место повесил другую, с жемчужным, светлым туманным утром, и расплывчатыми силуэтами пары, стоящей на узеньком мостку над переулком.

Картину с девушкой он повесил на самое видное место, напротив дверей на маленький балкон. В тёплые дни в стёклышки дверей заглядывало солнце, и тогда первые лучи его падали на полотно, а вторые, когда солнце смещалось чуть выше по небосклону – на спящих в постели. Она порой просыпалась раньше, и тихо лежала, всматриваясь в его лицо, такое же нескладное, как и фигура, с нахмуренными бровями и плотно сжатыми губами. Бывало, что художник иногда резко дёргался во сне, и что-то бормотал. Она так ни разу и не смогла разобрать, что именно. А когда однажды спросила, он ответил, то ли отговариваясь, то ли всерьёз: «Мне снится война». Но какая война ему снилась, ведь он никогда не был даже на военной службе – этого она не узнала.

* * *

Из открытых дверей доносился шум пёстрой залы, полной гостей, а на балконе, над цветущими кустами сирени и горящими внизу огнями набережной, стояли двое. И под шёпот Реки, сливаясь с тихим плеском воды, растворялись в ночи их слова и клятвы. Так же, как из года в год, из поколения в поколение, приходящие друг за другом и никогда не изменяющие самого главного. Так было в этот раз, и так будет ещё много, много лет тому вперёд.

Рискуя свалиться с мраморного парапета, парень нагнулся к кустам сирени, и нарвал для неё маленький душистый букет. Она в ответ выдернула одну веточку, и оставила ему в петлице на память. А букет стоял в спальне, вызывая недовольство матери, так и не узнавшей, чей это знак внимания. Впрочем, мать не дозналась и про маленькую квартирку у подножия Старого Города, и про портрет на стене, и про то, как на него падает первый луч солнца, а на спящих в постели – второй.

Странное это было сочетание. Она брала от жизни всё, идя шаг в шаг с легконогим быстрым временем. И по её уверенности, осанке, наклону головы, твёрдости взгляда, поэт сказал бы, что в жилах этой леди течёт королевская кровь. А художнику почему-то виделась кошка, которая всегда гуляет сама по себе.

В нём, впрочем, было что-то от кота, но это перекрывали наивность и совершенная неприспособленность к реальной жизни. Казалось, он растворяется в своих картинах, а когда не пишет – то в её глазах, и кроме этих двух страстей ему больше ничего не нужно в жизни. Он даже не умел толком торговаться за готовые работы, и был очень удивлён, увидев в одном из городских салонов собственную картину, выставленную на продажу под чужим именем, и с дописанными к полученной им цене пятью нулями. Поэт назвал бы его последним Дон Кихотом, а с кем сравнивала его девушка – мы не знаем.

Когда же сиреневые веточки засохли, их выбросили вон. И однажды художник просто проснулся один.

* * *

Пожилой мужчина в широкополой шляпе и мягком драповом пальто стоял у мольберта, сосредоточенно всматриваясь в почти законченный пейзаж. Перед ним возвышалось старинное здание красного кирпича. Таинственно подмигивали львы, выкованные безвестным мастером для карниза над крыльцом, и не хватало в самом крыльце одного из угловых камней. Но фонари были прежними, и деревья всё так же уходили вверх, в туманную бесконечность. Был конец февраля, белёсая мгла вокруг отзывалась звуком падающих капель, мокрых хрустящих шагов, и рыхлого, доедаемого водой снега.