Тогда я встал перед ними.
Я не метал искры, я заморозил свои чувства. Но их испугал даже лёд. Я едва не расхохотался, когда баронет шагнул вперёд и заслонил собой мою возлюбленную. Защитник! Смельчак! Встать вот так, с вызовом… Передо мной?!
Но она вдруг рванулась из-за его спины. Теперь моя любовь, моя идеальная жена стояла передо мной, с гневом и страхом в глазах. Они жгли. Как болезненны ожоги сердца…
– Не смей! – отчаянно сказала она. – Отпусти его!
Мальчишка исчез.
Страх сделал её отчаянно смелой.
Я молчал.
А она говорила о том, что свободна, что я высокомерный гордец, собственник, говорила… говорила…
Я протянул руку, и она обмерла на полуслове. Вообразила, что обрушу на неё огненный вихрь? Или ударю?
На шее трепетала голубая жилка. Как любил я трогать её губами. Я провёл пальцем по нежной коже… по тёплому шёлку волос… шепнул:
– Свободна. Лети.
На ладони моей сидела золотая птица. Миг… другой… она смотрела на меня чёрными жемчужинами. Потом вдруг прильнула, прижалась – в центре ладони я слышал неистовый трепет маленького сердечка. Поднял руку и слегка подкинул: лети! И тогда она сорвалась в полёт – падала в небо, как в пропасть.
Зима облюбовала мой дом. Я холода не замечал, сам источая его, а для гостей разжигал очаг, и ледяные языки голубого пламени зло плясали по чёрным головешкам. Но они всё равно мёрзли. Впрочем, гости теперь были не часты, и появление их слишком напоминало посещение больного. Я не был болен. Я умер.
Они рассказывали новости. Баронет странно болен. Сначала он пропал, и его долго искали. Нашли за тыщу миль от дома, при этом он ничего не мог объяснить – у него пропала память. «Талантливый был мальчик… удивительные стихи сочинял…»
Я усмехался про себя: так вот куда он исчез тогда. Моя возлюбленная просила его отпустить, и я приказал ему убираться, и, вероятно, забыть к нам дорогу. М-да… насчёт «забыть», я, кажется, немного не рассчитал.
И я услышал о странной птице в золотом оперении, что часто вилась вокруг людей с непонятным упорством, но в руки не давалась, и ловушки её не брали.
Я сам видел иногда ту птицу. Во сне. Она прилетала к окну и смотрела на меня, спящего. Пока ледяной порыв ветра не отшвыривал её, безвольную, далеко прочь. Я не люблю, когда на меня так смотрят.
Поздней осенью дожди часто стучали в мои окна, а мне казалось – бьётся о стекло моя золотая птица. Я распахивал все окна – пусть входит дождь или кто бы то ни было. Но только ветер свистел по дому, не давал покою жёлтым листьям на полу.
В одну лютую ночь, когда в лесу кто-то стонал и жалобно плакал, а лужи на полу схватывались хрупкими ледяными иголками, я сидел перед очагом с голубым пламенем. Я теперь часто так сидел в кресле перед очагом, с седой волчьей шкурой на плечах.
Кто-то ехал ко мне по ненастному лесу. Ветер врывался в открытые окна вместе с запахом конского пота и запахом страха.
Охотники… кажется, когда-то они были моими друзьями… вошли молча. Я долго смотрел на маленький комочек, лежащий передо мной. Золотистый свет погас, превратился в цвет безысходной тоски.
– Она давно бросалась под выстрел.
Я не знаю, когда они ушли. Под закрытыми веками больно жгло, растапливало колючие ледяные иглы, в которые тысячу лет назад превратились мои глаза.
Я покинул наш дом в ту ненастную ночь, устроив из него погребальный костёр для моей возлюбленной, и поклялся навсегда позабыть волшбу и никогда не иметь дома. И наложил на себя суровое наказание, дабы крепче помнился обет.
