Трианна, некогда сияющее сердце сморгской цивилизации, погрузилась в тишину с пугающей скоростью: геномод работал беззвучно и безжалостно. Ни колоколов тревоги, ни сирен, лишь внезапные обрывы связи, молчание лабораторий и гаснущие огни нарядных куполов. Сначала счёт шёл на недели, а потом – на дни.
Уцелела лишь небольшая горстка сморгов – те, кто находился на орбитальных станциях – инженеры связи, операторы навигационных комплексов, немногочисленные звездные патрули с научными наблюдателями, а также группы ученых нескольких исследовательских станций на трех условно пригодных для жизни планетах системы: Вэльтора, сплошь покрытая соляными пустынями и полыми хребтами, коварный и влажный Вейлид, известный переменчивой биосферой и низким гравитационным порогом, и Унра – безжизненная и пустынная, самая удаленная от светила планета, богатая разнообразными ресурсами.
Со временем часть сморгов покинула свою систему. Некоторые – на оставшихся кораблях научных миссий, другие – в спасательных челноках орбитальных станций. Они ощущали себя изгнанниками, покидающие руины родного мира. Но окружающий мир встретил их не как спасённых, а как прокажённых.
Сморгов никто более не слушал, им не задавали вопросов и не вникали в объяснения. Их просто обвиняли, и обвинения были яростны и многочисленны. Их считали теми, кто собственными руками стёр свою цивилизацию с лица мира – разрушителями, создавшими смертельный геномовирус. Их сдержанные, аккуратные и честные попытки как-то объяснить произошедшую трагедию воспринимались как жалкие оправдания. А сдержанность, как известно, всегда проигрывает ярости.
Сморги были сильны в науках – особенно в синтезе веществ, создании молекулярных шаблонов, генной инженерии и биосимбиозном клонировании. И как это часто бывает, их способности привлекали тех, кто искал выгоду и наживу, а не смысл. Преступные картели, теневые корпорации, торговцы оружием – все они быстро поняли, какую пользу можно выжать из сморгов. Достаточно было лишь предложить иллюзию понимания или жалкую симуляцию родины, и сморги соглашались. По сути, у них ведь и не было никакого выбора в этой нелегкой борьбе за выживание. А ещё была наивная вера в то, что когда-нибудь их снова примут как равных. Ну а когда их разработки и открытия приводили к трагедиям, никто не думал о том, кто именно стоял за этими разработками – виноваты, бесспорно, были они, сморги.
Вот так, довольно быстро репутация великого народа, некогда почитаемого за точность мысли, скромность и великие научные достижения, превратилась в нестираемое клеймо. Сморги стали символом разрушения, образцом неудач и предупреждением. В архивах одних – как случай галактической трагедии, в упоминаниях других – как доказательство, что сморги опасны.
Но те, кто смог пережить трагедию, всё же что-то робко сохранили в своем сознании – не столько память о былом величии, сколько ощущение правды, которая хоть и была утеряна, но не исчезла. Она просто ждала момента, когда кто-то снова её найдёт.
