– В моих глазах проход в мой дом не откроется, Вран из Сухолесья, – насмешливо говорит Бая. – Спешить нам надо, если до рассвета хотим ко мне попасть. А я бы на твоём месте очень этого хотела – хоть времени мне немного выгадаем, чтобы я с главой переговорить успела.
– Да, – повторяет Вран, моргая и приходя в себя. – Да, конечно. Сделаем всё в лучшем виде, Бая. Я быстро хожу, какой там рассвет – до сумерек утренних управимся.
Бая смотрит на него с лёгким сомнением, но ничего не говорит.
И из рук его почему-то опять не вырывается – второй раз уже.
– Дай мне руку, – почти шепчет Бая, поворачиваясь.
– Что?.. – рассеянно Вран переспрашивает.
Он уже и забыл, что за Баей следует, а не сам по лесу бродит – так долго они идут, так молчаливо, так быстро. Одно дерево другим сменяется, один сугроб в другой перетекает, один хруст их шагов слышится да дыхание Врана прерывистое. Безветренно в лесу, даже снег с неба не падает, да всё равно кровь в жилах от холода стынет – ног Вран уже почти не чувствует, как инородное что-то внизу туловища движется, одной волей ведомое. Пальцы Врана тоже замёрзли уже, никакие перчатки не спасают, никакие разминания – а Бая ни слова ни роняет, по-прежнему вперёд птицей резвой летит, птицей дикой и ко всем этим условиям привычной. Улетают птицы обычно на зиму в края тёплые, в земли, для живых недоступные – и выходят, видимо, на смену им другие птицы, птицы волчьи, птицы зимние. Этим птицам никакие морозы не страшны – Бая будто в них и родилась, из них и вышла, и они – часть её, а она – их.
Вот такие мысли нелепые всё это время в голове Врана и роятся.
– Руку мне, говорю, дай, – нетерпеливо повторяет Бая. – Да не в перчатке, зачем мне твоя перчатка? Её я, что ли, в дом свой приглашать должна?
Вран наконец соображает, чего от него хотят, и торопливо перчатку зубами с правой руки стаскивает, ладонь Бае протягивая.
Тёплая у Баи ладонь, до боли тёплая – Вран морщится, когда тепло это колючими иголками его коже передаваться начинает.
А Бая только руку его крепко сжимает и говорит:
– Со мной.
И падает перчатка у Врана из зубов.
Потому что лес перед его глазами вдруг с ума сходить начинает, с ног на голову переворачиваясь.
Дрожит воздух морозный, рябит – и отступают в стороны деревья, непроницаемым узором в дикую чащу сросшиеся, и тают на глазах сугробы, до середины стволов доходящие. Холмы какие-то из-под земли вырываются, большинство – пологие почти, едва над снегом заметные, расчищается вдали за ними поляна причудливая, камнем по кругу обнесённая – но, едва Вран приглядываться к ней начинает, мигом перед ним самый крупный холм вырастает, высокий-высокий, голову задрать приходится, чтобы вершину его рассмотреть.
И не знает Вран, стоило ли ему вообще смотреть. Потому что видения продолжаются: как из-под земли две тени на холме этом появляются, человеческие тени, юношеские, самые, вроде бы, обычные – только тоже без тулупов, без плащей зимних, как Бая. Одна и вовсе, Врану кажется, босиком на холме стоит.
– Замолчали оба, – быстро Бая приказывает, прежде чем юноши успевают рты открыть. – Сама обо всём, кому нужно, расскажу, если увижу, что вы хоть шаг отсюда сделали – носы пооткусываю.
– Бая… – начинает один из юношей.
– Тихо! – шикает на них Бая.
И Врана за собой тащит – к новому чуду, из ниоткуда ему явившемуся: грубой двери деревянной, прямо к заснеженной земле холма прилаженной.
