Сколько волка ни корми - страница 46

Но нет – не будет. Тропки эти легко в трясину превращаются, обычной землёй притворяющуюся, а зимой и вовсе всё коркой ледяной и снегом покрывается, и не разберёшь уже, где болото открытое, а где ловушка сокрытая. Это сейчас и произошло: побелела топь, горками снега уродливыми на многие вёрсты вперёд раскинулась, под мрачным сизым небом затаилась, безмолвная, огромная, голая, лишь изредка где-то деревце хрупкое встретится или куст от мороза облысевший.

– За нами идёшь, – Бая Врану говорит. – Ровно за мной по следам моим ступаешь, ни шагу в сторону, иначе лёд проломишь. Тонкий он этой зимой.

Вран послушно кивает. Ни за каким человеком он бы сюда не пошёл, даже самым опытным, лес наизусть знающим, но люты лес не просто знают, они – часть его, и очень Вран надеется, что чутьё их волчье на тропы самые безопасные выведет.

Идёт впереди Сивер, идёт уверенно, быстро, не оглядываясь; нет в Сивере ни тени сомнения, не боится он топи, как по дому родному ходит, и Бая тоже. Вран зубы крепче стискивает, чтобы ни один выдох испуганный из его рта не вырвался. Нельзя показывать, что уже не по себе ему. Твёрдым шагом надо до русалки этой дойти – а затем так же твёрдо действовать. Даже если и не придумал он их ещё, действия эти.

Поначалу Вран дорогу на всякий случай запомнить пытается, но потом быстро от этой затеи отказывается: беспорядочно на взгляд незнающий Сивер с Баей двигаются, нет в их перемещениях закономерности хоть какой-то, через надёжные, казалось бы, места перепрыгивают, на подозрительные наступают. Кажется порой Врану, что вот-вот Сивер ошибётся или ошибся уже, что, может, сам он кочку нехорошую и миновал, но Вран-то точно на ней не удержится – но запрыгивает на кочку эту Бая, и чуть спокойнее Врану становится. Рубаха Баи белая со снегом болотным сливается, волосы её тёмные цветом редкие деревца напоминают; смотрит Вран на её спину, смотрит и смотрит – и совсем о русалке думать перестаёт.

Не лучшее это место для прогулок, конечно. Вран как только от братца её отделается, сразу же ей десяток других покажет – возможно, и сама Бая о них знает уже, самой ей они нравятся…

Останавливается Сивер вдруг как вкопанный. Чутко замирает и Бая – а Вран в последнее мгновение тормозит, чуть в лопатки её не врезавшись, очертания которых он всё под рубахой её углядеть пытался.

И дрогает воздух опять, и хочется Врану снова муть какую-то с глаз сморгнуть; это он и делает, моргая растерянно.

И видит.

Нет, наверное, слышит сначала.

Вой Вран слышит. Не человеческий вой, но и не волчий; весёлый и тоскливый одновременно, и так тоска это веселье мнимое душит, что тошно становится. Завывала так ведунья в деревне иногда, в травках своих ночью копаясь, в мысли какие-то свои уходила – да на всю деревню песню свою жуткую заводила, песню бодрую и в тот же час унылую, и доносилась эта песня ночью до самых дальних изб, детей малых будила, а старшим заснуть не давала. Приходилось спешно к бабке собираться, через всю деревню идти, чтобы в чувство её привести – а то начинали пугливые самые думать, что нечистка какая за частокол пробралась.

– На месте стой, – цедит Сивер через плечо. – И не делай ничего, пока я не разрешу. Рыжка! Рыжка, это я, друг твой! Рыжка, узнаёшь меня?

Кричит Сивер и ещё что-то – Вран слушает было, а потом внезапно как в колодец голос Сивера ухает. Приглушаются все звуки у Врана в ушах, приглушаются даже завывания русалки – потому что наконец разглядывает её Вран, и сердце его в пятки уходит.