– Ты Маркова оставь, – посоветовала Катерина, – нет Маркова, с него взять нечего. А ты вот живой и невредимый.
– Это что, моя вина?!
– …готовый кандидат на отсидку, – завершила она. – Коля, очнись! Ты не других обличай, а про себя подумай. Судимый, застуканный на месте преступления, на мосту – и это все видели. Некоторые утверждают, что это ты Маркова толкал. Понимаешь теперь?
Теперь он понял, да еще как.
– Все клевета и подлое вранье!
– Да я-то знаю. И все мы знаем, – заверила Сергеевна, – но хотя все мы считаем, что ты на это не способен, есть объективный момент, от которого отвертеться не получится.
– Да не трогал я его!
– Ты выдернул из раны ножницы. Вот как раз это видели все.
– И что же?!
– А то, что это спровоцировало усиленное кровотечение, – мягко объяснила она, – так что, даже если отмести всю клевету… а я знаю, что это клевета, будь уверен, причинение смерти по неосторожности пришить очень даже можно.
– Но ведь я не хотел…
– Так потому-то «по неосторожности», а не «умышленно». Ты разве не знал, что так делать нельзя?
– Да вроде бы… знал.
– А то, что нельзя хвататься за орудие убийства, знал?
– Да…
Катерина вздохнула:
– Я, Коля, пытаюсь донести до тебя мысль, что тебе бы сейчас молчать в тряпочку и молиться. Очень плохи твои дела. И думать тебе надо не о несправедливости жизни, а о том, что Юры Маркова нет, а ты есть и очень удобен для того, чтобы сделать тебя крайним. И твое «героическое» прошлое никто не забыл, и условный срок, и судимость. Ну и главное: товарищ лейтенант Яковлев любит подгонять решение под ответ.
– И что же мне делать?
– Быть искренним, послушным и очень осторожным.
– Но я вам все рассказал.
– И это очень хорошо.
– А вы не выяснили, куда он звонил, Юрка? Ну из учительской.
– Он и не звонил.
– Не может быть, я же видел, как он повесил трубку.
– Он, судя по данным с телефонного узла, ответил на звонок, который был сделан с уличного телефона.
– То есть кто-то позвонил в учительскую и случайно попал на Юрку?
– Возможно. И, между прочим, часто у вас так бывает, что учащиеся заходят в учительскую тогда, когда там никого нет?
– Нечасто.
– А часто ли пользуются телефонами в учительской?
– Вообще это запрещено.
– Припомни: когда он выходил из учительской, в руках у него ножниц не было?
– Да не разглядел я.
– И вы не разговаривали?
– Я спросил, что он там делал.
– А он?
– Ну он просто прошел мимо.
Катерина не поверила:
– Ты что же, ничего ему не сказал, не выговорил?
– Да я сам не понимаю почему, – признался Колька, – он такой спокойный был.
Введенская заинтересовалась:
– Спокойный, говоришь? Как же так, вломился в учительскую, говорил по казенному телефону – и ни капли тревоги, ни слова в объяснение?
– Получается, что так.
– Очень странно. Куда страннее, чем съеденные лотки хлеба.
Колька хмурил брови, как бы припоминая, и вдруг обрадованно воскликнул:
– Слушайте, а ведь вы правы! Я сейчас только понял: вел он себя как ненормальный. Пока я ему не крикнул, чтобы его остановить, он спокойно шел…
– То есть зарезал человека и неторопливо гулял? – переспросила Катерина и, получив уверение, что так и было, задумалась.
– И еще: на мост он карабкался, как кот, ловко так. У меня руки-ноги тряслись от страха, а ему хоть бы хны. Только на мосту уже он, знаете, как будто проснулся. Стоит, глазами хлопает и обеими руками в балку и вцепился.
– Дошло, что слишком высоко забрался, что ли? Весьма странно все это. Будем разбираться. – Сергеевна встала и напоследок произнесла: – Лечись, строго соблюдай постельный режим и помни главное: ни слова посторонним. Без моего… точнее, сорокинского присутствия. Договорились?
