После того как Кевин и Мигель, тот, кого я про себя назвала верзилой, провели в кабинете комиссара полиции Альберта Мортимера не меньше двадцати минут, наконец возвращаемся к своему первоначальному плану, с одной лишь оговоркой: вместо пафосного ресторана, на который теперь нет ни времени, ни настроения, мы заходим в бистро, что находится в паре кварталов от полицейского участка. Во многом именно его отдаленное расположение и определило наш выбор, хотелось тишины, уединения и минимального количества полицейских на расстоянии дыхания.
– Из-за чего ты подрался с ним в прошлый раз? – спрашиваю я, после того как мы сделали заказ у стойки и заняли столик в конце зала.
Теперь, когда на нас не смотрят из-за каждого угла, я могу спокойно рассмотреть последствия стычки: над глазом красная припухлость, нет сомнений, к вечеру это будет хороший синяк, губа разбита, волосы дыбом.
– Неважно, он давно нарывается.
– Тот раз тоже в участке?
– Давай о чем-нибудь другом. Сначала этот ублюдок Ари с крючка слетел, потом Мигель, еще эта взбучка от Мортимера. Так себе денек. Мне нужен пряник.
– Прости, но я умею печь только кексы, пряники – не мой профиль.
– Бессердечный ты человек, Мерида, – говорит Кевин, пытаясь улыбнуться, но тут же морщится от боли. – Как прошел День благодарения?
– Вроде неплохо. Раз я все еще член семьи, значит, не облажалась.
– Никогда не понимал выходок твоего брата.
– Давай о чем-нибудь другом, – предлагаю я, когда на табло высвечивается номер нашего заказа.
Жестом прошу Кевина оставаться на месте и иду за нашим подносом с напитками и двумя бургерами.
В Нью-Йорке есть одно негласное правило: если в обеденное время в заведении много свободных мест, скорее всего, ваш завтрак, обед или ужин будет таким же вкусным и сочным, как подошва башмака. И это самое лучшее определение, которое заслуживает котлета, зажатая между двух половинок заветренной булки. Два укуса, и аппетита как не бывало. Отодвигаю свою тарелку в сторону, радуясь тому, что газировка, независимо от качества кухни, всегда остается неизменной: холодной, бодрящей и приторно-сладкой.
– Считаешь, он придумал этого Ривера?
– А ты ему поверила? – Я только коротко пожимаю плечами, давая возможность Кевину поделиться со мной своими соображениями. – Я уверен, что это сделал ее брат. Но Ари тоже подходит, и в его алиби я не верю. Этого Ривера он выдумал. Это был он.
– Ясно.
– Пока что мне ясно одно, ты меня держишь за дурака. Я же вижу твой интерес к этому делу. С первого дня, как ты про него узнала, у тебя этот странный блеск в глазах.
– Возможно, только это все бессмысленно, ты же не хочешь меня даже слышать.
– Ты знаешь, наверное, сейчас твой звездный час, – морщась, говорит Кевин, промакивая салфеткой кровоточащую рану на губе. – Мне крайне больно говорить. Я идеальный слушатель.
Виновато улыбаюсь, отчасти все это случилось из-за меня. Хотя, судя по контексту, и без моего присутствия обстановка в участке не из приятных.
«Интересно, какая кошка пробежала между Кевином и Мигелем?» – думаю я, но вслух начинаю делиться своими мыслями относительно жестокого убийства Линды Саммерс.
* * *
– Ты обещал мне прислать экспертизу вскрытия, но так этого и не сделал, – заканчиваю я свой рассказ. – Я убеждена, что убийца действовал твердо, уверенно и со знанием дела.
