– Почему?!
– Она ужасна.
Ева Мошкина ехидно улыбнулась:
– Что, слишком острая? Боитесь, накажут?
– За “Светлейшее будущее”? Нет, не боюсь. Условный спецслужбист, если и возьмётся читать, не осилит и трети. Объясню, почему книга ужасна. Может, примите это к сведению и исправитесь. Я тут набросал примеров.
Начнём с языка и стиля. Цитирую: “Горяченное московское солнце безжалостно обрушивало им на головы свои жаркие, почти как лава, невидимые лучи. Изумрудно-зелёная растительность вперемешку с похожими на драгоценные камни цветами как ни что другое радовала отвыкшие от красот глаза цвета грозовых питерских туч. Разноголосый птичий хор надрывно и громко заполнял округу”.
– Что не так?
– Предложения перегружены неуместными усилителями. “Безжалостно обрушивало”, “почти как лава”, “невидимые лучи”, “изумрудно-зелёная”, “драгоценные камни”, “глаза цвета грозовых питерских туч”, “надрывно и громко”. Подобные слова – это тяжёлые снаряды писателя. Если наступает архиважная, высокоэмоциональная сцена, тогда и стоит их добавлять, и то с осторожностью. Здесь же герои просто гуляют в парке. Если всю книгу писать таким образом, эпитеты поблекнут и перестанут что-либо внушать. Второе предложение – просто кошмар. Бестолковое нагромождение. Можно было составить проще – и вышло бы гораздо лучше.
– Это ваше мнение. Искусство субъективно.
– Далее. Описывается постельная сцена. Цитирую: “Её пышная холмистая грудь то вспучивалась, то опускалась, то вспучивалась, то опускалась”. “Вспучиваться” – от слова “пучить”. Человека пучит, когда у него, простите, газы. Мне кажется, в кишечных газах нет ничего приятного или романтичного.
– Зануда, – пробурчала Ева вполголоса. – Обычные читатели, не редакторы и литературоведы, на такое внимание не обращают.
– Верно. Но это не значит, что можно халтурить. Писатель на то и писатель, чтобы демонстрировать мощь и красоту языка.
Далее. Цитирую: “Она закусила влажную губу и сказала…”. Попробуйте закусить губу и сказать что-нибудь.
Ева ещё сильнее насупилась.
– Я поняла.
– В романе на семьдесят тысяч слов слово “говно” встречается шестьдесят девять раз, а слово “блять” – семьдесят три. Так ли они необходимы?
– В реальности люди используют их. Книге они добавляют правдоподобности.
– Да, используют. Литературный язык и разговорный схожи, но между ними всё равно бездна. В литературе подобные выражения почти всегда смотрятся неуместно.
– Паланик использует их, и все хвалят его, в том числе за стиль.
– Во-первых, даже Чак Паланик применяет их в маленьких дозах. Во-вторых, там это органично, и для историй, которые он сочиняет, подходит. Хотя я убеждён, что такая брань в литературе – это безвкусица. Будто автор хочет создать иллюзию, дескать, моя книга – серьёзная и для взрослых.
Это что касается языка. Если б проблема была только в нём, я, возможно, взялся бы за основательную редактуру и выдал бы вам на изучение “Слово живое и мёртвое” Норы Галь. Будь придуманная история складной и интересной, можно было бы побороться. Увы, с историей дела ещё хуже.
Вы обрисовали антиутопическую Россию будущего. Антиутопичность состоит… в обилии камер наблюдения?
– Да.
– А что в них ужасного?
– Это тоталитарная слежка. Ущемление нашего права на частную жизни. Полицейское государство.
– Камеры ущемляют лишь тех, кто нарушает закон и вредительствует. Порядочным гражданам бояться нечего, им они должны прийтись по нраву. Ещё складывается впечатление, будто бы вы люто ненавидите силовиков и спецслужбистов. Все полицейские и военные в книге – безжалостные мерзавцы и упыри.
