Я вся измолотилась
В поле, на дворе ли.
В жёны не сгодилась,
Так сгодилась в деле.
– говорит о себе героиня поэмы «Художники» Любка, «ни жена, ни девка», деревенская труженица с незадавшейся личной судьбой. Но именно к ней обращаются взоры приехавших в северную деревню художников, и на их холстах появляются дивные черты «какого-то мира, пока не известного им».
Истинная красота всегда потаённа, и художник порой всю свою жизнь бьётся над разгадкой её, вникает в тайну, пометившую лики самых близких ему людей. Этому проникновению посвящены страницы двух произведений, венчающих книгу, – поэм «Мать» и «Отец». Они связаны меж собою не только сюжетно (героиня первой – вдова солдата, ставшего героем второй поэмы), их единит, прежде всего, позиция автора, выступающего здесь и как действующее лицо. Он ищет истоки той силы, что десятилетиями жила в сердце его матери, потерявшей самого дорогого человека, истоки её веры в жизнь – истоки красоты. Но поэма не представляет собой диалог автора с матерью, она – разговор двух матерей: вдовы солдатки с матерью-землёй. И земля, утешающая старую женщину, возвышает её, обращается к ней как к высшей и разумнейшей части своей – вот где, пожалуй, сильнее всего выражается натурфилософия поэта:
А в памяти моей – послушай! —
Слоями от времён иных
Лежат подзолы равнодушья
И тугодумья валуны.
Ко мне с добром идти – не с речью.
На том стою, тому верна.
И потому я славлю вечно
Союз ладони и зерна.
И не надо здесь забывать, что с труженицей-россиянкой говорит земля, принявшая в себя её мужа-воина, пусть и вдали от родного села похоронен он. Поэт слышит голос своего отца в шуме листопада над дальним озером на Карельском перешейке, где тот принял последний бой… Думается, сегодня, когда мы все заново переосмысливаем трагедии, пережитые нашим народом в этом веке, горькую сущность наших побед, непомерной ценой добытых в минувшей войне, особой остротой наполняются строки из поэмы «Отец» – «за взводом взвод бросали мы / На крепость из железа». На фронте – неоправданная гибель мужчин-солдат, в тылу – страдания женщин, вдов, дочерей, детей и стариков, страдания, не закончившиеся с войной… Какой другой народ обладает такой живучестью и такой тягой к красоте земной?..
А. Романов не диктует нам этот вывод, особенность его творчества в том отчасти и состоит, что оно оставляет простор для размышлений. Вместе с автором мы становимся и художниками, и историками: дуализм, без которого, кажется, в наши дни уже невозможно представить себе подлинное искусство.
Александр Романов с самого начала своего пути заявил о себе как поэт, видящий мир и создающий мир «на особицу», стремящийся самыми точными словами, взятыми из речи своих земляков и сограждан, выразить многомерность и неповторимость народной натуры, трагедийную высоту её бытия, заповедную красоту её духа. Такой дух не терпит ни спешки, ни суеты, он требует от художника максимальной духовной сосредоточенности – и мудрено ли, что немногие из пишущих ступают на эту стезю, далёкую от псевдопублицистической «злобы дня», не сулящую громкого успеха. Масштаб творчества таких художников и определяется, и постигается не сразу…
Думая о творчестве А. Романова, я нередко вспоминаю одно высказывание В. Астафьева. Автор «Последнего поклона» как-то сказал, что в литературе, как и в жизни, есть люди, которые подставляют плечо «под комель», стремятся принять на себя нелёгкую ношу, другие же уходят от такой участи. А. Романов – из первых, в поэзии он берётся за крупную, ломовую работу, «кавалерийский наскок» не по нему.
