Мы с Адону переглядываемся. Он мрачнеет, но, в отличие от моего, цвет его лица не меняется. И наложившим в штаны он не выглядит, а вот я — вполне себе. Лучше не садиться, а то мало ли что. Страшно представить, как сильно будет плакать Гоша, если меня сейчас поволокут за шкирку на улицу.
Валерий Германович смотрит на меня сурово и мучительно долго. Ну конечно, какой тут может быть выбор? Ради своей... Где-то внутри застревает это слово… Но я пытаюсь ещё раз. Ради своей любимой женщины Валерий сейчас сдаст меня с потрохами и будет прав. Просто тем, что будет на её стороне. Я бы наверное разочаровалась, если бы он поступил иначе. Ведь они же в отношениях. А я? А я — просто я. И у меня ни разу не было годовщины ни с одним существом мужского пола. На глаза наворачиваются слезы, становится безумно жаль себя и наши с Гошей приключения, но я держусь.
Железный любит её, скоро они поженятся, а перед этим, ради неё, он подвергнет меня публичному позору. Ну конечно, что это за любовь, в конце концов, такая, если ты не мстишь за принцессу, сметая всё на своем пути? Вон, король Англии оставил престол ради жизни с любимой женщиной. А один американский писатель, имя которого я благополучно забыла, не оставил жену даже после того, как она заболела шизофренией. Тягался за ней по стране, селился в гостиницах неподалеку от больниц и вёл активную переписку с докторами, а также сделал её прототипом всех женских образов в своих романах. Это любовь — она такая. Подумаешь, прилюдное унижение какой-то там нянечки.
— Тоня, вернись, пожалуйста, в гостиную. Я сейчас подойду.
— Что значит, вернись?! Эта баба облила меня соком и преспокойно нянчится с ребенком Петра? Валера, ты в своем уме?!
— Во-первых, прекрати повышать на меня голос. Во-вторых, не смей так со мной разговаривать. В-третьих, это не баба, а Мария — няня Гоши.
От тона, которым он говорит с ней, даже мне становится не по себе, и я съëживаюсь.
— Ты вела себя с ней высокомерно, по сути спровоцировала даму на подвиги, она лишь тебе ответила.
— Валера, ты ничего не знаешь, — пыхтит Антонина, оказывается, не только я умею возмущаться почём зря, — ты разговаривал по телефону и не слышал!
— На полтона ниже. Вы обе вели себя некрасиво, — он приподнимает бровь, наклоняя голову к плечу. — На этом я считаю конфликт полностью исчерпанным.
Антонина скрипит зубами. А я не дышу. Даже не знаю, как это можно расценивать. Ну, в принципе зачёт. Адону же мужик, и он главный. Всё правильно, а то раскудахталась Тонька как курица, сумевшая снести золотое яйцо. И мол, как здорово, что она смогла, такая она талантливая и умелая. А фиг тебе, пришёл мужик и навёл порядок.
Стоп, что?!
Он назвал меня по имени? Чувствую, как невольно начинаю заливаться краской, словно редкий щетинистый зверёк по кличке «тихий заяц», впервые высунувшийся к людям за последние тридцать с лишним лет. Слышала о таком, в зоопарке все радовались. В Непале, кажется, было дело.
Антонина оскорблëнно удаляется, активно вдалбливая каблуки в элитную итальянскую напольную плитку, а я остаюсь стоять.
Адону тоже почему-то стоит. И странное дело. В этот момент ни одна гадость мне на ум не приходит, хотя обычно проблем с этим у меня не бывает. А тут прям язык застрял в горле и не желает двигаться.
— Я вас попрошу, — неожиданно смягчает тон Железный, чем меня крайне удивляет, — держаться от моей Антонины подальше, во избежание новых конфликтов.
