– Ну, я поехала! – радостно выпалила та и уже занесла ногу, чтобы подниматься в карету, как услышала голос Гертруды.
– Ты хочешь ехать в таких лохмотьях на бал?
Её платье было действительно ужасным. Похожее не мешковину, оно свисало на Золушке, как на пугале. Посмотрев на себя, она поняла, что на бал в таком безобразном наряде ехать нельзя, вспомнила о сожжённом Гудруной платье и горько заплакала.
– Не плачь, деточка, я припасла для тебе кое-что особенное. Да и порошка у нас осталось совсем чуть-чуть, как раз для платья.
С этими словами Гертруда достала из передника маленький и удивительно красивый цветочек.
– Это эдельвейс, дитя моё. Он растёт только высоко в горах, словно гордый и неприступный отшельник. Сила этого цветка, пробивающего своими корнями камни, и его красота станут хорошим материалом для твоего платья.
Пробубнив себе под нос опять какие-то слова, она сдула на цветочек остатки пепла, и тут произошло главное чудо. Цветок волчком завертелся в воздухе, разбрызгивая во все стороны разноцветные искры, пока, наконец, весь не рассыпался красочным фейерверком, тёплым дождём окатившим Золушку с ног до головы. Её тело страстно трепетало под его ласкающими волнами, как трепещет тело девственницы, сгорающей от страсти, под прикосновениями любимого мужчины, которому через мгновенье будет принесена в жертву невинность. Она безудержно смеялась – так ей было хорошо в ту минуту. Эдельвейс же сделал своё дело – грязные лохмотья превратились в завораживающее платье лазоревого цвета, таким бывает небо над альпийскими вершинами в ясную погоду, светло-светло-голубым. Покрывавшая её лицо копоть превратилась в пудру, сажа в румяна, а зола в помаду. Кожа на её руках выпрямилась, а ногти освободились от грязи и заусенцев, став гладкими и ухоженными. Волосы сплелись в гладкую и слегка завитую по бокам причёску.
– Ко мне словно Бог прикоснулся! – прошептала Золушка, – как же мне хорошо!
– Бог тут не при чём, – саркастически заметила Хюльдра, – здесь Бог – я.
– Спасибо, тётушка, спасибо! – только и могла вымолвить Золушка, – теперь я могу ехать?
– Нет, погоди. Я хочу сказать тебе напутственное слово. Посмотри мне в глаза. Да, вот так. Слушай меня внимательно, Аделина. Никому ни за что не называй своего имени, иначе не избежать беды. Ни под каким предлогом не открывай себя, потому что тебя никто не узнает. Если же назовёшься, то все чары рухнут, и ты останешься в грязном рубище посреди расфуфыренной толпы. Второе напутствие – веселись, танцуй, ешь и пей, сколько пожелаешь, но следи за часами – моё колдовство действует только в пределах того дня, в котором было создано. Как только пробьёт полночь, всё рухнет. Помни, Аделина, с двенадцатым ударом часов карета станет тыквой, кучер – крысой, лакеи – жабами, лошади – мышами, платье – тряпьём, пудра – копотью, румяна – сажей, а помада – печной золой. Ты лишишься всего и сразу. Помни об этом, Аделина, и покинь бал загодя, чтобы успеть вернуться домой, пока чары не перестанут действовать.
– Хорошо, тётушка, я всё поняла. Теперь можно ехать?
– Подними подол и погляди на свои ноги.
Жуткие стоптанные башмаки «украшали» прелестные ноги Золушки. Она ахнула и умоляюще взглянула на Гертруду.
– Я и об этом позаботилась, – усмехнулась та, – лишь твои новые туфельки останутся на тебе после полуночи, потому что они станут моим тебе свадебным подарком.
