Впрочем, возможно, мне просто показалось - про холод.
- Я тебе докажу, - голос Мартена звучал так приглушённо. Так незнакомо. Он наклонился, и извлёк из голенища сапога маленький узкий кинжал – лезвие блеснуло в свете свечи.
***
- Ты сошёл с ума, - сказала я, и в этот момент была точно, на все сто процентов с лишним уверена: да, он сошёл с ума.
А что? Что я в сущности, о нём знаю? Да, Март парень забавный, и в целом хороший, и не хотел бросить меня тогда, в тюрьме, и вообще… Но вот с другой стороны, привёл в дом утех, к кваркам этим кинул – будет так нормальный человек себя вести? Да и к тому же, донумы, кто их знает, как они влияют на сознание. Особенно то, что связано с некромантией, хотя даже сейчас Март не увязывался у меня с представлением о некромантах.
Некроманты должны быть такие страшные, жуткие, но красивые, властные, угнетающе-харизматичные, чтобы сама госпожа Смерть слюнями капала и руку для поцелуя протягивала. Такие как…
…следователь Лигран.
Точно.
Вот он – вылитый некромант. Или вампир. Нарисуй и на обложку. А Марту подошла бы роль молодого лешего. Лохматый и весь какой-то… некузявый.
Словечко, пришедшее на ум, едва ли не заставило улыбнуться – но нерождённая улыбка так и застыла на губах при взгляде на лицо Марта, на кинжал, зажатый в его руке.
А ведь на маньяков-то часто никто и не думает, что они маньяки. Ходят по земле такие милые обычные люди, работают, семьи содержат, кошек с собачками, возятся с незнакомыми девицами, а по пятницам душат ни в чём не повинных жертв колготками в тёмном переходе, потому что соседка тётя Люся сорок лет назад в детстве этими колготками по попе шлёпнула…
- Я тебе докажу, - повторил Март с какой-то печалью в голосе и неожиданно схватил меня за запястье, потянул к себе. Я хотела заорать, но крик буквально застрял в горле.
Нельзя шуметь.
Нельзя привлекать к нам излишнее внимание!
- Не бойся, - сказал Март. - Не бойся, это не больно. И недолго.
Ненавижу, когда так говорят! Хуже этого только «успокойся» и «не переживай».
Мы стояли теперь близко-близко, и я чувствовала исходящий от Марта сладковатый, даже приторный ягодный запах.
Наверное, он тоже пьян, и даже гораздо больше, чем я. Я знала, что так бывает, когда человека не сразу выдают шатающиеся движения или спутанная речь, а только эта острая, отчаянная сумасшедшинка в глазах, эта улыбка…
Где я уже могла видеть подобное?
Отец, вот где. Отец, когда я была ещё совсем-совсем маленькой, три года, или четыре, или пять… Он приходил с работы, очень поздно, обычно я уже спала, но иногда мы всё же пересекались в коридоре или комнате, и тогда он опускался передо мной на корточки, и я замирала, как суслик перед удавом, глядя в его зелёные, в задорную коричневую крапинку глаза.
Вот и сейчас замерла.
Я чувствовала злой колючий холод и давление металла на своих предплечьях, чувствовала кровь, тёплую, влажную, но не могла пошевелиться, сопротивляться – тоже не могла. Единственное, на что меня хватило – опустить вниз глаза и увидеть вспухшие крестообразные надрезы на моих руках – и его. Наша кровь, показавшаяся мне чёрной в сгущающейся ночной тьме, вытекала из ран, смешивалась – но не капала на деревянный дощатый пол, а будто таяла с лёгким серебристым дымком.
Март обнял меня одной рукой, той, что без кинжала, за спину, я чувствовала ледяное прикосновение его губ к шее, слышала, как он шепчет какие-то непонятные слова, в которых было слишком много шипящих и слишком мало гласных, и меня трясло так, словно земля вот-вот должна была разверзнуться и навсегда поглотить нас обоих и весь этот проклятый мир заодно.
