Теряев говорил:
– И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась,
Как роем черной саранчи…
– И всё ты врешь! – сказал рослый восьмиклассник, куривший у замазанного наполовину белой краской окна. Он курил сигареты без фильтра и иногда сплёвывал на пол попавший в рот табак.
– Курить надо меньше, – сказал Теряев.
– А у нас математичка курит, – захихикал вертлявый шестиклассник, списывавший на подоконнике домашнее задание.
– У нее личная жизнь рухнула, – объяснил восьмиклассник. – Я сам слышал, как секретарша сказала директорше, что математичку физик бросил, и она махнула на себя рукой. А ты, Теряев, если не врёшь, объясни, как это ты был в Африке и такой незагорелый вернулся?
– А Теряев – он и в Африке Теряев, – захихикал вертлявый шестиклассник.
Все с ожиданием посмотрели на Теряева.
– Это потому, – сказал всем Теряев, – что в Африке летом загорать нельзя. Это вам не какой-нибудь Крым. В Африке слишком интенсивное солнечное излучение. Если бы не излучение, я бы позагорал. А там мне всё лето пришлось ходить в бубу.
– В чём? – поднял голову шестиклассник.
Но тут дверь уборной скрипнула, и женский голос сказал:
– Мальчики, вы что, звонка не слышали?
– Сейчас, Марь-Максимна, – страдающий голосом отозвался шестиклассник, шумно разрывая на части тетрадный лист.
А Теряев с грохотом спустил воду в унитазе.
– Извини, – сказала учительница и закрыла дверь.
– Бубу, – объяснил Теряев, – это такая одежда – просторные штаны и рубаха. Даже мою сестрёнку, и ту приходилось одевать в бубу. У меня в Африке есть сестрёнка. Страшно меня любит. Мы с ней всегда вместе гуляли. И вот однажды гуляем мы в тропиках и видим…
…Теряев, одетый в бубу, гулял в джунглях с сестренкой. Он нёс ее на руках. Иногда останавливался, чтобы показать ей особенно красивый цветок или особенно красивую бабочку на цветке.
Теряевская сестрёнка была вдумчивая, тихая девочка. У неё был только один, простительный для её возраста, недостаток – она норовила сунуть в рот всё, что так или иначе привлекало её внимание: цветок или бабочку, или хвост пробегавшей мимо обезьяны, или ухо Теряева. При этом сестрёнка говорила только одно слово – «дай».
– Дай! – сказала сестрёнка, указывая на заросли бамбука.
В зарослях бамбука сидел грустный, крошечный, как теряевская сестрёнка, бежевый кенгурёнок и пытался жевать бамбук.
– Ты чей же будешь? – спросил Теряев.
Кенгурёнок промолчал.
– Мама твоя где?
Кенгурёнок молча протянул Теряеву слабые лапки.
– Разберёмся, – сказал Теряев и взял кенгурёнка на руки.
Так он и шёл по тропикам – с сестрёнкой на одной руке и с кенгурёнком на другой, пока не добрался до реки. Пока Теряев шёл, сестрёнка и кенгурёнок подружились и затеяли игру в «ладушки».
А на берегу реки расположились позагорать мамы-кенгуру с кенгурятами.
Теряев подкрался поближе, положил сестрёнку на траву и, подняв кенгуренка над головой, чтобы его все увидели, громко сказал:
– Женщины! Чей ребенок?
Что тут началось! Кенгуру, заметив человека, засуетились, замельтешили, хватая детей и унося от греха подальше.
Теряев с ужасом увидел, как одна рассеянная, но темпераментная кенгуру в панике схватила теряевскую сестрёнку, запихнула в сумку и помчалась следом за своими подругами. Теряевская сестрёнка почему-то не возражала.
– Отдай ребенка! – крикнул Теряев и бросился за кенгуру, не выпуская из рук найденного кенгурёнка.
