Звонок в дверь заставил нас вздрогнуть, но Мегрэнь тут же зацвела и лихо подмигнула:
– Я говорила, придут, куда денутся?
На пороге стоял Ринат, и вид имел измученный и печальный.
– А где все? – удивилась Мегрэнь и даже заглянула ему за спину.
– В трубе, – нелюбезно отозвался участковый и без приглашения вперся в кухню.
– Ноги вытри! – басом сказала Тайка, сломав брови на переносице.
Но участковый был не из пугливых. Не обратив внимания на грозный вид подруги, он плюхнулся на табурет и подпер подбородок кулачком:
– Ну?
– Баранки гну, – ядовито проблеяла Тайка. – Ты почему на происшествие один пришел?
Ринат поднял на нее воспаленные глаза и с сердцем сказал:
– Послушайте, меня из-за вас уволят, ей-богу… Говорите, в чем дело, или я за себя не отвечаю…
Я вздохнула, рассказала, предъявила шишку, вазу и даже оставленную ею на полке свежую царапину.
– И ничего не пропало?
– Нет, – ответила я и расстроилась.
Всем бы больше понравилось, если бы вынесли полквартиры.
– И полный порядок?
– Полнейший. Если не считать шишки в полголовы, треснутой вазы и выпитого коньяка…
– А коньяк, значит…
– Я не пила… – И все началось заново.
В результате Тайке удалось-таки всучить упорно отбивавшемуся Ринату пустую коньячную бутылку, добившись честного слова, что он отдаст ее на экспертизу. После этого участковый живо ретировался, что в принципе было на него не похоже. Но последние деньки, видно, доконали даже его.
– Слышь, Свет, я чего пришла-то… – вспомнила Мегрэнь, задумчиво глядя в окно, за которым уже начинало темнеть, – помоги мне в квартире убраться, а?
***
Когда мы с Мегрэнью закончили наводить порядок, за окном уже было хоть глаз коли. Смачно хрустнув суставами, подружка выпрямилась и пробормотала:
– Господи, неужели все?
– Да вроде бы… – устало откликнулась я, с размаху плюхаясь в кресло. – Ой!
– Ты чего? – полюбопытствовала Тайка, а я извлекла из-под своей пятой точки пестрый полиэтиленовый пакет.
– Не заметила да села… Тайка, это ж папка Татьяны Антоновны! Как она здесь оказалась? Ты же ее…
Мегрэнь призадумалась, с сомнением разглядывая мою находку.
– Так я вроде отнесла… Светик, ты чего, и правда, думаешь, я помню, что тогда делала? У меня про вчерашнее в голове, муть какая-то, как квас с осадком. И знаешь… как-то все это… жутко неправильно…
– В каком смысле?
– Ну… и то, что случилось, и папка эта дурацкая… И что я ее не отдала вовремя… И вообще…
– Послушай, – сердито прервала я, – только давай не будем заниматься самобичеванием! Здесь никто ничего заранее не знал! И папка совершенно ни при чем! Не думаю, что ты могла бы этой папкой что-нибудь изменить. Тем более что мы даже не знаем, что там.
Впрочем, это было не совсем верно. И я, и Тайка много раз видели у Татьяны Антоновны эту старую коричневую папку со шнурками. В ней лежали какие-то бумаги, преимущественно старые фотографии, и я сама пару раз видела, как Татьяна Антоновна их рассматривает. После этого она становилась немного печальной и отрешенной, что неудивительно, ведь фотографии были совсем старыми, и, скорее всего, тех, кто на них запечатлен, давно уже нет в живых. Мы с Тайкой никогда не интересовались содержимым коричневой папки, сама Татьяна Антоновна нам ничего не показывала. Лишь однажды, когда я принесла ей из булочной свежего хлеба, она, грустно улыбнувшись, кивнула в сторону лежащей на столе раскрытой папки:
– Здесь все, что у меня есть…
